Шолом Алейхем. Чудо в Соболёвке

Шолом Алейхем

ЧУДО В СОБОЛЕВКЕ

Железнодорожные рассказы. Рассказ №8

Записки коммивояжера.

"Чудо в Соболевке" — так назвали у нас железнодорожную катастрофу, которая случилась в день Ойшанорабо, в день подписания небесного жребия. Произошло это событие в нашем же Гайсине. Правильнее, не доезжая Гайсина, на одной из станций, называемой Соболевка...

В таких словах гайсинский купец — на вид очень солидный человек — степенно начал свой рассказ о катастрофе, случившейся у них на узкоколейке, где поезд называется "праздношатающимся" (я уже описал его в своем введении). А так как гайсинский купец рассказывал мне эту историю, сидя в этом же „праздношатающемся", который не очень спешит, а в вагоне нас было только двое пассажиров, он расстегнулся, разлегся, точно у себя дома, и начал рассказывать не спеша, смакуя каждое слово и поглаживая при этом живот, улыбаясь, будучи, видимо, очень доволен собой и своим рассказом.

— Вы разъезжаете в нашем „праздношатающемся", слава богу, вторую неделю и изучили, конечно, его прихоти. У него есть привычка: как приедет на какую-либо станцию, так остановится и стоит, никак распрощаться не может с ней. По расписанию ему, конечно, полагается стоять определенное время. На станции „Затковичи”, например, ему назначена стоянка ровно в один час и пятьдесят восемь минут, а на станции „Соболевка", о которой я вам рассказываю, он не имеет права стоять ни одной секундой больше, нежели час и тридцать две минуты. Но я пожелал бы ему столько чирьев, сколько лишних минут он простаивает и в Затковичах и в Соболевке. Он стоит там больше двух, а иногда и больше трех часов. Все зависит от того, как много времени отнимают у него маневры. А что у „праздношатающегося" называется маневрами, вам и без меня известно. Распрягут паровоз, и вся бригада, кондуктора, машинист и кочегар, усаживаются с начальником станции, с жандармом и телеграфистом распивать пиво бутылку за бутылкой... А что делает во время этих "маневров" публика, пассажиры значит, вы уже видели. Слоняются без толку, чуть с ума не сходят. Кто зевает, кто забирается в уголок и дремлет, кто прогуливается по платформе с заложенными назад руками, напевая вполголоса.

И вот, как раз в день Ойшанорабо, во время маневров, стоит себе на станции Соболевка один еврей, даже и не пассажир, представьте себе, а просто один из соболевских жителей, любопытный еврей, стоит у паровоза, заложив за спину руки, и глядит. Как тут вдруг очутился соболевский житель? Дело обыкновенное... День праздничный, еврей утром помолился, как полагается, поотхлестал об стол свой пучок вербы, сходил домой, поел. На душе настроение — полупраздничное, полубудничное. Жребий там на небе все равно уже подписан на весь грядущий год, а дома делать нечего — канун праздника. Взял он палку и побрел на вокзал — "встречать поезд".

„Встречать поезд", надобно вам сказать, обычное занятие во всех наших местечках. Как подходит время поезда, так все и устремляются к вокзалу — авось, кого-нибудь увидят. Кого? — Теплицкого еврея? Гайсинскую еврейку? Голованевского попа? Они и сами не знают. Однако, ходят. К тому же, поезд им тогда еще в диковинку был, "праздношатающийся" недавно только появился в наших местах, было на что посмотреть, что послушать. Как бы то ни было, ходили ли на вокзал по той или другой причине, но в день Ойшаноробо, утром после "жребия", стоял у распряженного паровоза еврей и смотрел на машину. Казалось бы, кому до этого дело? Захотелось соболевскому еврею постоять и поглядеть, пусть стоит и глядит себе на здоровье! Так нет же. Случился тут на грех среди пассажиров поп один. Из наших же мест, из Голованевска, — местечко такое есть недалеко от Гайсина. От нечего делать расхаживает поп на той платформе. Он тоже заложил руки назад и тоже остановился у паровоза. И вот поп этот обращается к еврею:

— Послушай-ка, Юдко! Чего ты здесь не видал?

— Почему Юдко? Мое имя Берко, а не Юдко! — отвечает еврей.

— Пусть будет Берко. Что ты, Берко, здесь делаешь?.. — говорит поп.

— А вот стою и гляжу на божьи чудеса, — отвечает еврей, не сводя глаз с паровоза. — Как мудро все устроено. Стоит повернуть этакой пустяковый винтик сюда, а другой туда, и такая громадная махина начинает двигатся!

— А откуда ты знешь, что нужно повернуть этот винт сюда, а тот — туда, и тогда машина пойдет? — спрашивает его поп.

— Если бы я не знал, то не говорил бы, — отвечает еврей.

— Кугель ты знаешь, как едят, а больше ничего, — выпалил поп.

Обиделся наш еврей (соболевские евреи люди с амбицией) и говорит попу:

— А ну-ка, батюшка, потрудись взобратся со мной на паровоз, и я тебе покажу, в чем дело: почему паровоз движется и почему останавливается.

Тут уж и попа взяло за живое, и он рассердился не на шутку. С какой стати этот еврейчик смеет говорить, что он ему объяснит, почему паровоз идет и почему останавливается. И он крикнул в сердцах:

— Лезь, Гершко, на паровоз!

— Я не Гершко, а Берко,— снова поправляет его еврей.

— Пусть будет Берко, — соглашается поп, — полезай, Берко, на паровоз!

— Нет, — говорит еврей, — что значит — лезть? Почему мне лезть? Полезай, батюшка, ты первым...

— Ты же меня учить хочешь, — сердито кричит поп, — ты первый и полезай...

Одним словом, спорили, спорили, и, наконец, полезли оба. Оба очутились на паровозе, и наш соболевский еврей стал объяснять попу мудрую механику машины. Тихонько повернул один кран сюда, другой — туда, и не успели они оба оглянуться, как с ужасом заметили, что паровоз тронул с места и — пошел, пошел!

Но теперь, кажется, самая пора оставить на минутку еврея вместе с попом на распряженном паровозе — пусть мчатся на доброе здоровье — и познакомить вас с нашим героем: кто же он, этот еврей из Соболевки, который обладал таким мужеством, что отважился взобраться с попом на распряженный паровоз?

Берель Уксусный — так зовут, представьте себе, этого соболевского еврея, о котором я вам рассказываю. Почему Уксусный? Потому, что он занимается изготовлением уксуса, самого лучшего уксуса в нашем краю. Это искусство досталось ему по наследству от покойного отца. Но он усовершенствовал его. Придумал, — как он сам про себя рассказывает, — такую машину, которая дает самую лучшую эссенцию. Будь у него время, говорит он, мог бы снабдить уксусом несколько губерний, но он не видит в этом нужды. Он не гонится за богатством, говорит он. Вот какой он, наш Уксусный. Нигде не учился, а знает какое угодно тонкое ремесло и сведущ во всякого рода машинах. Откуда у него такие знания?

В этом нет ничего удивительного. Ведь изготовление уксуса имеет некоторое отношение, говорит он, к винокурению, а винокурение пахнет уже заводом. А на заводе, говорит он, работают почти такие же машины, как паровоз. Завод свистит, и паровоз свистит — какая же между ними разница? Главная сила у них берется, говорит Берель и размахивает при этом руками, от топки. Когда топят, говорит он, нагревается котел, и в котле закипает вода; это, говорит, толкает вал, и колеса начинают вертеться куда хочешь. Хочешь, чтобы пошло вправо, крути регулятор вправо. Хочешь влево — крути регулятор влево. Это, говорит, так просто, что проще и быть не может!..

Теперь, после того, как я вас уже познакомил немного с этим соболевским евреем, вам, надеюсь, многое стало ясно, и мы можем снова вернуться к катастрофе.

Вы можете себе представить, какой ужас охватил людей, стоявших на платформе, и какая паника поднялась среди них, когда они увидели, что паровоз, неизвестно по какой причине, снялся с места и пошел. Вы можете себе представить также, какой переполох начался в „бригаде". Они в первую минуту, представьте себе, бросились было догонять паровоз, хотели, видно, поймать его сзади. Но скоро, однако, убедились, что их труды напрасны. Как назло, паровоз мчался теперь с какой-то бешеной быстротой. С тех пор, как "праздношатающийся" начал ходить в наших краях, еще ни разу не случилось, чтобы паровоз шел с такой скоростью. Бригада вынуждена была вернуться ни с чем и стала с жандармом и начальником станции составлять протокол, а потом разослала телеграммы по всей линии: "Сбежал паровоз. Примите меры. Телеграфируйте".

Нетрудно представить себе какую панику эти телеграммы подняли по всей линии. Никто не понимал их значения. Что это значит: „Сбежал паровоз?" — И что означают слова: „Примите меры?" — Какие меры можно принять, кроме посылки телеграмм?.. И пошли лететь телеграммы во все концы. Телеграф работал бешено. Все станции переговаривались между собой, и страшная весть мгновенно распространилась по всем городам и местечкам. По всему краю началось форменное светопреставление!

У нас в Гайсине передавали, например, что погибла масса народу. Какая ужасная смерть! „Суждено им, видно, несчастным! Да еще в какой день! Как раз в тот день, когда человеку в окончательной форме выносится приговор на весь грядущий год. На небе, видно, решение такое состоялось..." Так говорили у нас в Гайсине, так говорили во всех окрестных местах. И сколько страхов, сколько страданий всякий из нас пережил! Но это, конечно, нельзя даже сравнить с терзаниями тех несчастных пассажиров, которые сбились на станции Соболевка, как стадо овец, потерявших пастуха. Посреди поездки остаться вдруг без паровоза! Что им, бедным, делать? Куда им в канун праздника деваться? Придется, чего доброго, проводить праздник на этой станции... Да еще такой праздник! Вот неудача! Сбились все в одну кучу и стали оплакивать свою собственную судьбу и судьбу "беглеца" (так успели прозвать сбежавший паровоз). Бог знает, что может случиться с этим беднягой! Шутка ли, несется махина такая по линии одна-одинешенька! К тому же „беглец" ведь должен неизбежно встретиться с тем „праздношатающимся", который идет сюда из Гайсина через Затковичи. Что будет с теми пассажирами? Несчастные! Воображение рисовало картину столкновения со всеми подробностями страшной железнодорожной катастрофы: разлетевшиеся колеса, перевернутые вагоны, оторванные головы, сломанные ноги, отрезанные руки, затоптанные чемоданы, забрызганные кровью... Вдруг — телеграмма! Получилась телеграмма из Затковичей. Телеграмма гласит: "Сейчас пронесся со страшной быстротой мимо станции Затковичи паровоз с двумя пассажирами.

Один из них, кажется, еврей, второй священик. Оба размахивали руками, неизвестно зачем. Паровоз промчался на Гайсин".

И тут только началась суматоха. Что это значит?

Еврей и священник на убежавшем паровозе!

Куда они убежали? И зачем? И кто он, этот еврей?..

Туда, сюда, стали расспрашивать, разнюхивать — и вскоре узнали, что еврей — местный, из Соболевки.

Пошли расспросы: — Кто такой? Вы знаете его? Вопрос, знают ли его? Это же — Берель Уксусный, из Соболевки! Каким образом известно, что это он, а не другой? Известно! Соболевские евреи готовы присягнуть, что они издали видели, как Берель стоял с попом у паровоза и размахивал руками... Но что же тут происходит? Как очутился вдруг еврей, делающий уксус, вместе с попом у распряженного паровоза? Пошли догадки, толки, споры. Между тем, весть о Береле достигла, представьте себе, до Соболевки. Хоть от местечка до станции „Соболевка" не очень-то далеко, однако, известие, переходя по дороге в Соболевку из уст в уста, всякий раз видоизменялось, каждый прибавлял кое-что от себя и, когда оно, наконец, докатилось до дома Береля, то приняло уже такую дикую форму, что Берелиха раз десять падала в обморок, и пришлось даже врача вызвать... Вся Соболевка высыпала на станцию. Поднялся такой шум, что начальник вынужден был отдать жандарму распоряжение: очистить станцию от Соболевских евреев.

А раз так, то и нам тут нечего делать. Давайте лучше посмотрим, что стало с нашим евреем и с попом, уехавшим на "беглеце", на ушедшем паровозе значит.

Он рассказывает о своем путешествии удивительные чудеса. Если предположить даже, что тут есть правды только на половину, то и этого достаточно. Но Берель Уксусный насколько я его знаю, не относится, кажется, к тем людям, которые любят преувеличивать.

— В первые минуты после того, как паровоз тронул с места, рассказывает Берель, он почти и не помнит, что с ним произошло. Не столько от страха, сколько от того, говорит он, что он никак не мог понять почему паровоз его не слушается. По здравому смыслу, говорит он, если еще раз повернуть регулятор в ту же сторону, паровоз должен был моментально остановиться, а между тем он пошел еще быстрей, чем раньше. Точно тысяча чертей его толкала сзади. Паровоз мчался с такой быстротой, говорит Берель, что телеграфные столбы, словно мухи, мелькали в глазах, и у него закружилась голова, а ноги стали подкашиваться... Через некоторое время, рассказывает Берель, когда он пришел в себя, он вспомнил, что на паровозе есть тормоз, рычаг такой, которым можно при желании остановить машину. Есть, — поясняет руками Берель Уксусный, — ручной тормоз и есть воздушный. Колесо такое небольшое. Если повернуть колесо вправо, оно надавливает на рычаг, и колеса сами собою перестают вертеться. Он даже не понимает, говорит он, как могла такая простая вещь выскочить у него из памяти. И вот он подходит, значит, к колесу, и хочет повернуть его вправо. Но в ту же минуту кто-то хватает его за руку: "Стоп!" — Кто такой? А это, оказывается, поп. Бледный, как полотно, почти и говорить не в состоянии. “Ты что хочешь сделать?" — еле слышно произносит он дрожащим голосом. „Ничего! — отвечает Берель. — Хочу машину остановить..." — „Боже тебя упаси, говорит поп, не смей больше и прикоснуться к машине! А если ты меня не послушаешь — возьму за шиворот, и так швырну с паровоза, что ты даже забудешь, что тебя Мошкой звали".

"Я не Мошка, а Берко", — поправляет его Берель и хочет объяснить ему всю хитрую механику колеса, которое называется тормозом. Но тот и слышать не хочет. Такой противный поп! "Довольно тебе вертеть, ворчит поп, ты и так навертел уже, чтоб тебя завертело, проклятый! Почему ты себе шею не сломал раньше, чем взялся на мою голову?" — „Батюшка, — говорит ему Берель, — ты, как видно, полагаешь, что мне своя жизнь не дорога так же, как твоя жизнь — тебе?" — „Твоя жизнь? — желчно отвечает поп. — Какая цена собачьей жизни?" Береля это задело не на шутку, и он отчитал, говорит он, попа так, что тот его всю жизнь будет помнить. „Во-первых, говорит Берель, и собаки тоже жалко. По нашему закону и собаки трогать нельзя. Заповедано: "и скоты миловать". А во-вторых, чем моя жизнь перед господом-богом хуже твоей, батюшка? Разве мы не происходим все от одного и того же Адама, и разве мы не возвращаемся к одной и той же земле? Притом, — говорит Берель, — заметь, батюшка, разницу между мной и тобой: я делаю все возможное, чтобы задержать паровоз, следовательно, забочусь о нас обоих. А ты пришел в такую ярость, что готов сбросить меня с паровоза, иначе говоря, готов убить человека..." И еще много такого наговорил ему, попу значит, всякую мораль читал ему и такие аллегории приводил, что тот чуть не лопнул с досады.

Разговаривая таким образом, они увидели перед собою станцию Затковичи, с начальником станции, с жандармом, и прочим народом. Они оба, Берель и поп, стали махать руками, но никто, как видно, их не понял, и они, бедные, вынуждены были, говорит он, мчаться дальше к Гайсину. Теперь, рассказывает Берель, поп стал гораздо мягче, но дотронуться до машины все же не давал ему. "Ты ответь мне, Лейбко, — обратился к нему поп, — на один вопрос..." "Меня зовут не Лейбко, — отвечает ему Берель, — меня зовут Берко". — "Пусть будет Берко, — говорит поп. — Скажи-ка, Берко, согласился бы ты, к примеру спрыгнуть со мною вместе с паровоза на землю?" — "Зачем? — спрашивает его Берель. — Для того, чтобы нам обоим, не дай бог, на смерть разбиться?" — „Нам все равно помирать придется", — отвечает ему поп. — "Из чего ты заключаешь? — спрашивает Берель. — Это вовсе не доказано. Если бог захочет, всякое может случиться..." — „Например? — спрашивает поп. — „А вот я тебе скажу, батюшка, — отвечает Берель. — У нас евреев, сегодня такой день — "Ойшанорабо". В этот день господь утверждает судьбу всякого человека и всякой твари на земле: жить ли им или умереть; а если умереть, то какой именно смертью. Так что, если небо судило, что мы должны умереть, то наше дело все равно пропащее. И не все ли мне равно: умереть ли, спрыгнув с паровоза, умереть ли на паровозе или, вообще, от грома умереть? А разве, идя по совершенно ровному месту, говорит Берель, я не могу упасть и убиться, если будет на то божья воля? Но если господь утвердил нам сегодня жизнь, и я все равно буду жить, то зачем же мне прыгать?"

— И что вам сказать? — рассказывает дальше Берель Уксусный и божится при этом так, что и отступнику поверить можно. — Не помню, как это случилось, но уже под самым Гайсином, едва показалась трубы Гайсинского завода, паровоз начал вдруг двигаться все тише и тише, потом пошел совсем медленно и, наконец, решил совсем остановиться. В чем дело? Ему, очевидно, — говорит Берель, — топлива не хватило. А когда в паровозе, — говорит Берель, — иссякает топливо, то вода в нем перестает бурлить, колеса перестают вертеться, и конец езде. Так бывает и с человеком, — говорит Берель, — если его не кормить. Берель, конечно, тут же сказал попу: "Ну, батюшка, видишь? Я тебе раньше говорил. Если бы господь-бог не решил сегодня, что мне надо еще жить на белом свете, то кто его знает, на сколько времени хватило бы еще топлива куда бы мы с тобой еще заехали". А поп, — рассказывает Берель, — стоит, опустив глаза, и молчит. Что ему, бедному, отвечать было?

И только уже на прощание поп протянул ему вдруг руку и сказал: "Прощай, Ицко!"

— Я не Ицко, — говорит Берель, — я — Берко". — "Пусть будет Берко, — говорит поп — Прощай, Берко, я и не знал, что ты такой..." И, не сказав больше ни слова, задрал полы своей рясы и зашагал быстро назад, очевидно, к себе в Голованевск. А Берель двинул прямо в город, к нам значит, в Гайсин. И у нас он, представьте себе провел уже и праздники, вознес молитву об избавлении от беды, а потом не меньше тысячи раз рассказал все историю с самого начала до конца, всякий раз с новыми подробностями и чудесами...

Каждый норовил затащить к себе соболевского уксусника гостем к трапезе, чтобы послушать рассказ о великом чуде. И был у нас в городе такой праздник и такое веселье, что и старожилы такого не запомнят!..

Источник: Собрание сочинений, том пятый ГИ художественной литературы, Москва, 1961