|
Шолом Алейхем. С. 1.Шолом АЛЕЙХЕМ Монологи ПО ЭТАПУ ГЛАВА ПЕРВАЯ Аман Иванович Плисецкий Так называли нового пристава, прибывшего в
Теплик. То есть настоящее его имя было Агамемнон Афиногенович, но тепликские
евреи, которые любят прозвища, переименовали его по двум причинам: во-первых,
«Аман Иванович» гораздо короче и легче выговаривать. «А-га-мем-нон
А-фи-но-ге-но-зич!» Язык поломаешь. Это — одно. А во-вторых, с тех пор как
существует Теплик, никто не припомнит такого «амана»*, как этот новый пристав —
Аман Иванович Плисецкий. Всякие пристава бывали в Теплике — и добрые, и злые, и
берущие, и бессребреники, то есть такие, которые просто так не берут, разве
только иной раз к празднику, на Новый год, что не в счет, или ко дню рождения.
Кто же от этого отказывается?.. Все мы в свое время родились, и день рождения
для каждого человека праздник испокон веков, еще со времен Фараона, царя
египетского. Как известно из священного писания, в день своего рождения Фараон
устроил пиршество для своих рабов, виночерпия выпустил из тюрьмы, а хлебороба
повесил на дереве, согласно тому как истолковал их сновидения Иосиф-прекрасный
за три дня до того... * Прибыв в Теплик, пристав прежде всего принялся
за чистку местечка, но за чистку по-настоящему! Тепликских конокрадов, которые
славились на весь мир, он в два месяца выкурил, не оставив ни одного, хотя бы
на развод. Кого из них только заприметит, поймает и без дальних проволочек
высылает по этапу в Гайсин, в тюрьму, — пускай там с ним посчитаются. Затем он
принялся за улицы и за евреев. Он хотел, чтобы улицы содержались в чистоте,
чтобы из домов не выбрасывали мусор прямо в лицо людям, чтобы не выливали
помойных ведер у дверей и не делали ничего другого, о чем неприлично сказать... А от евреев он требовал, чтобы они по
воскресным дням не открывали лавок до полудня, чтобы меламеды не обучали ребят
без свидетельств* и чтобы в городе не было «эйрева»*. Обойдется, говорил он, и
без этого «телеграфа»... И даже в синагоге, когда евреи, бывало, повздорят
из-за почестей и начинают угощать друг друга оплеухами, он тоже появлялся и
вмешивался в ссору. Вот какой это был злодей! Что касается закрытия лавок, то этого он
добился. Если приказ и выполнялся не так чтобы очень точно и лавки не всегда
были на запоре до двенадцати часов, то он притворялся, будто ничего не
замечает, так как другого выхода у него не было. Он делал все, что мог, но не
сторожить же еврейские лавки и следить, не приоткрыта ли где нибудь створка!
Ведь это же невозможно! Вот с «эйревом» он натерпелся немало. Каждую пятницу
вечером «эйрев» натягивали, а в субботу утром он его срывал. Но к следующей
субботе вырастал новый «эйрев», и так каждый раз. И как ни выслеживал он через
своих сторожей, кто натягивает веревку, поймать преступника не удавалось,
покуда сам Плисецкий, собственной персоной, не спрятался однажды в уголке на
улице и не просидел ночь напролет... И только перед самым рассветом он сцапал
сынишку служки Пейси на месте преступления, когда тот прикручивал веревку.
Тогда пристав схватил мальчишку за левое ухо, отвел его в стан и запер на целый
день в кутузку. С тех пор и по сей день Теплик остался без «эйрева», и публика
носит по субботам носовые платки и часики сколько влезет. Не так легко далась Плисецкому война, которую
он вел с меламедами. Они его доводили до отчаяния. Вот он как будто поймал
меламеда с двадцатью учениками и прикрыл хедер, глядь, а тот снова попался с
теми же учениками в другом переулке. Прикрыл и этот хедер и составил
протокол... Глядишь, а меламед забрался куда-то на чердак, в женскую молельню,
и оттуда доносится пение его двадцати учеников! Беда с этими еврейскими
ребятами! Никак не оторвать их от учения! — Одно из двух, — уж если ты забрался на чердак
заниматься, так занимайся, хоть тресни, черт с тобой! Но только не шуми так, —
пусть хоть мои уши не слышат!.. — сказал как-то Плисецкий меламеду и побожился,
что если поймает его еще раз, то вышлет из Теплика в двадцать четыре часа! Меламед все это внимательно выслушал и
продолжал свое: слез с женской молельни и спустился куда-то в подвал, а там
занимался с ребятами все так же нараспев, на известный мотив, без чего
еврейское обучение приобретает такой же вкус, как холодный кугл*, который
нынешние аристократы в больших городах едят в будни... Аман Иванович долго воевал с меламедами, а
потом плюнул на них и притворился, будто ничего не знает...
ГЛАВА ВТОРАЯ Тепликский богач Шолом-Бер
Тепликский из Теплика. Так как жители Теплика в большинстве своем
евреи, то новый пристав имел дело почти только с евреями, и за короткое время
успел познакомиться со всеми тепликскими домохозяевами, знал каждого по имени,
был осведомлен обо всех их делах, вплоть до самых секретных, говорил с ними наполовину
по-еврейски и вскоре стал с ними хорош и мягок — запанибрата! Богачи, знатные люди, воротилы, — те, что любят
властвовать, увидав, что барин никого не чурается, стали улещивать его поначалу
куском субботней рыбы («жидовская рыба»), стопочкой пасхальной водки
(«пейсаховка») с куском мацы («жидовская маца») на закуску, потом пытались
подъехать к нему с улыбочкой — сунуть ему кое-что в руку, но потерпели позорную
неудачу, так что, пожалуй, и внукам своим заказали соваться с взятками, не зная
о человеке, кто он такой и что он такое... — Ты думаешь, Иоська, «подшмировать»[1] меня
твоими «моэсами»[2],
— значит ты «гройсер»[3]
мошенник! «А нем им а хейдер!» Слова: «А нем им а хейдер», — всегда были
готовы сорваться у него с языка, а означало это — засадить, запереть или
отправить по этапу в город, в Гайсин. И уж если он слова эти произнес —
пропало! Все цари Востока и Запада тут уже помочь не могли! Вот такой это был
человек! И — кто его разберет, чудака! — попадет, бывало, к нему в руки бедняк,
которому по этапу и уйти не с чем, — этот изверг доставал из своего кармана
рубль или два, давал ему и говорил при этом на своем смешанном языке: — На тебе «милост-хесед»[4] на
«вецовес»![5] Но насколько он проявлял жалость к бедняку,
настолько же ненавидел богачей, а тем более тепликских богачей. Что же касается
тепликского богача Шолом-Бера Теплицкого из Теплика, то его он вообще не
переваривал и долго-долго выискивал за ним какой-нибудь грех, покуда господь не
помог его поймать. А дело было так. Шолом-Бер Теплицкий из Теплика, помимо того что
был богач, славился к тому же упрямством и гордыней и считал себя непобедимым.
Уж если ему чего-либо захотелось и он заупрямился, легче было Теплик перенести
на другое место, чем переспорить Шолом-Бера. Когда Аман Иванович издал приказ о том, чтобы
мусор на улицу не выбрасывали и помойных ведер у дверей не выливали, Шолом-Бер
Теплицкий из Теплика задал вопрос: — А кого это касается? Мусор мой, и помои мои,
стало быть, я могу делать с ними что пожелаю. — Реб Шолом-Бер, — пытались его урезонить, —
Аман увидит помойку — будет твориться бог знает что! — К чертям! — отвечал Шолом-Бер, не любивший
многословия. — Реб Шолом-Бер, «акт» сцапаете! — А хоть бы семьдесят семь актов! — Реб Шолом-Бер, кто-нибудь, упаси бог,
поскользнется возле вашего дома и, неровен час, ногу себе сломает. — Хоть шею!.. — ответил Шолом-Бер и приказал
сыпать мусор и выливать помои по-прежнему! И вот явился к нему Плисецкий с полицейскими и
составил акт. Шолом-Бер решил с ним объясниться и заговорил свысока, как
подобает богачу. Тогда Плисецкий порекомендовал ему помолчать и между прочим
наговорил ему комплиментов, вроде «жидовское нахальство!», «молчи, жидовская
рожа!» и тому подобное. Это, конечно, задело нашего богача, и он угостил
пристава прозвищем «Аман», сказал при свидетелях, что он — настоящий Аман, тот
самый, что в сказании об Эсфири! Это было отмечено в протоколе и подведено под
«статью», согласно которой наш Шолом-Бер Теплицкий из Теплика был приговорен к
двум неделям отсидки — и никакой владыка небесный помочь ему не смог! Само собой понятно, что весь Теплик был
ошеломлен и ходуном ходил от такой истории. Помилуйте, богача на две недели в
тюрьму! Весь город высыпал посмотреть, как ведут Шолом-Бера в кутузку. Не
осталось, как говорится, дитяти в колыбели, Шолом-Бер, когда его вели через
базар в стан, опустил голову, а жена его, богачка Стися-Перл, от позора
спряталась дома... Народ стоял, смотрел и молчал, а в душе радовался: во-первых
— поделом! Пускай богач не будет так уверен в себе. А во-вторых, Шолом-Бера
вообще не любили в городе за то, что был он, не о вас будь сказано, большая
свинья, сквалыга, а жена его Стися-Перл жалела нищему кусок хлеба, хотя были
они, как говорят в Теплике, «напиханы деньгами», и детей у них к тому же не
было... «Будь у меня их деньги, — желал себе каждый тепличанин и тут же делал
большую скидку: — Будь у меня хотя бы половина, хотя бы треть того, что есть у
них, городу от меня было бы больше радости!» И вполне возможно! Но так как в
Теплике деньги были только у Шолом-Бера Теплицкого и у его жены Стиси-Перл, то
никому это радости не доставляло — ни городу, ни богачу Шолом-Беру, ни богачке
— его жене. А может быть, этим двоим это и доставляло удовольствие? Все зависит
от того, что вы называете «удовольствием». Для тепликских евреев «удовольствие»
— если вы везде и всюду на первом месте: и в синагоге, и на собрании, и на
торжестве; если каждый торопится к вам навстречу с пожеланием доброй субботы,
веселых праздников, доброго дня; если все замолкают, когда вы говорите, и что
бы вы ни сказали, все остроумно. «Удовольствие» — когда раз в году, в праздник
торы*, все собираются к богачу Шолом-Беру Теплицкому из Теплика. Он восседает,
«как царь в кругу воинов», то есть по-царски, на самом почетном месте за
столом, велит гостям выпить по маленькой, а богачка Стися-Перл заглядывает в
рюмки. Потом запевают песню, пускаются в пляс... Все это удовольствия, которые
вы не можете испытать, если вы не житель Теплика. Да и вообще, чего стоит то,
что человек чувствует: он здесь один, только он здесь «нечто», а больше никто? В Теплике был один Шолом-Бер Теплицкий. В
Теплике лишь он один был такой, а больше никто.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ Веселый бедняк
Не будь в Теплике доносов и доносчиков, то есть
людей, которые следят друг за другом, чтобы не совершалось преступлений и
неблаговидных дел, — девяносто девять грехов из ста оставались бы
безнаказанными, и город был бы полон грешников, как Содом. Но так как в Теплике
зорко следят один за другим, то стоит кому-либо заметить, услышать или
пронюхать чье-нибудь прегрешение, стоит померещиться, что кто-то кому-то учинил
несправедливость, как они тут же садятся и пишут в адрес «начальства» несколько
слов: «Дело обстоит так, мол, и так. Если не верите, потрудитесь пройти
туда-то, там вы обнаружите то-то...» А если потом окажется, что все это чепуха,
тоже невелика беда: наказания за это не полагается, потому что подписывать свое
настоящее имя не обязательно, можете подписаться скрытно: «Ревнитель правды»,
или «Добрый друг», или «Друг закона», а можно и вообще без всякой подписи, лишь
бы было указано, куда надо пойти и что искать... Плисецкий имел все основания
хвастать, что штатных шпионов ему не требуется, — тепликские жители сами
неплохие шпионы. После такого предисловия вас не удивит, что
однажды, в одно прекрасное утро, рыжий Берл, что с кривой ногой, был застигнут
как раз в ту минуту, когда он сидел на полу, подоткнув полы своего кафтана, над
большой бутылью с изюмным вином и разливал этот напиток в небольшие бутылки,
которые сам разносил по пятницам своим клиентам. Он со смаком жевал пробки,
приколачивал их сверху рукой и сильно при этом потел. Плисецкий осторожно приоткрыл дверь, увидал,
как увлекся работой рыжий Берл, постоял несколько минут на пороге,
переглядываясь с полицейскими, а когда Берл поднял глаза и увидал Амана Ивановича,
стоящего у дверей, он поднялся с пола, подковылял к нему на кривой своей ноге и
посмотрел ему прямо в глаза, словно хотел сказать: «Ты, наверно, меня сейчас
оштрафуешь? Ну что ж... Но что ты у меня возьмешь? Нужду мою?» Почему наш Берл так храбрился? Да потому что
ему нечего было бояться. Правда, он приготовлял изюмное вино, разливал его в
бутылки и разносил по своим знакомым к субботней трапезе... Этим он жил, но
каким было вино, такой была и жизнь! И вино не было вином, и жизнь не была
жизнью. Просто так, для очистки совести, — было бы над чем произнести слова
молитвы «создателю плодов винограда»: все-таки не простая водка... Да и
как-никак это занятие, хотя заработаешь на нем едва на воду к хлебу... И все же
это лучше, чем ничего... Бог ты мой, сколько в Теплике людей, которые не делают
ничего, не зарабатывают ничего и не имеют ничего, абсолютно ничего! И вот именно эти «ничегошные» люди, которые не
работают, не зарабатывают и не имеют ничего, позавидовали рыжему Берлу, который
живет, как «магнат», имеет, говорят, по субботам рыбу, и мясо, и булку, и детей
в хедере обучает, и кое-кому платьице справит, и козу собственную тоже держит,
— и все это из горсти изюма, которую он превращает в вино к субботней трапезе!
И Плисецкому было направлено письмо, написанное в известном стиле и
начинавшееся следующими словами: «Так как мы всегда стоим на страже казны и ее
интересов, и так как для казны, конечно, большой ущерб, когда кто-нибудь
торгует без патента, и так как Берл-рыжий (он же Берл Кривак) торгует вином без
всякого патента уже много лет подряд, и так как сам он, Берл-рыжий (он же Берл
Кривак) изготовляет вино своими собственными руками, и так как фабрикация оного
вина происходит у Берла-рыжего (он же Берл Кривак), и так далее». Уверенность нищих в себе — дело не шуточное:
чем беднее бедняк, тем более он уверен, гораздо больше, нежели самый крупный
богач. Я сам слыхал, как один бедняк говорил другому: — Чего ты ко мне равняешься, паршивец этакий?
Ведь у тебя же еще сапоги целые и кое-какое пальто на плечах, а я о таких вещах
даже понятия не имею! Эти слова были произнесены с такой гордостью,
что, будь тут Ротшильд, и он оторопел бы. Аман Иванович тем временем осматривал
апартаменты Берла-рыжего — две комнатушки и кухню. Все было заставлено
кроватками, а кроватки были заняты ребятишками, а ребятишки были полуголые, то
есть от шеи до пупка одетые, а от пупка и ниже — голые и, конечно, босые. Для
этой полуголой и босой команды пристав был желанным гостем, какого они никогда
еще не видывали. Они не поленились, сошли с кроваток, осторожно подобрались к
барину, смотрели ему в лицо, разглядывали золотые пуговицы, щупали темляк на
шашке. А Плисецкий между тем вел с Берлом-рыжим разговор, который мы передаем
слово в слово. П л и с е ц к и й. Судя по тому, что о тебе пишут,
ты зарабатываешь крупные деньги? Б е р л. Грех жаловаться. Дай бог дальше не
хуже. А лучшему конца-краю нет. П л и с е ц к и й. Почему же у тебя дети ходят
разутые, раздетые? Б е р л. Это — чтоб лучше росли. П л и с е ц к и й. А с деньгами что ты делаешь? Б е р л. Поступаю, как учит талмуд. П л и с е ц к и й. Талмуд? А как же учит ваш
талмуд? Б е р л. Талмуд учит делить деньги на три
части: часть — в земле, часть — в наличности, а часть — в оборот. П л и с е ц к и й. Ты, вижу я, человек веселый. Б е р л. А чего мне печалиться? Чего мне не
хватает и что я имею? Ты лучше скажи мне, дорогой барин, что там пишут на меня
и что мне грозит после твоего визита? П л и с е ц к и й. Все будешь знать, скоро
состаришься. Ты лучше покажи мне твои шкафы. Мне еще надо у тебя кое-что
поискать. Авось я у тебя, кроме вина, найду еще что-нибудь... Б е р л. О, с величайшим почтением! Если
найдешь где-нибудь ассигнации, или золото, или серебро — пополам: половина мне,
половина тебе. П л и с е ц к и й. Что-то ты больно веселый.
Как перед смертью. Б е р л. Возможно! Hикто не знает, кого смерть
подстерегает. Как у нас в талмуде сказано: «Кайся за день до смерти». А так как
человек не знает, когда курносая его за глотку схватит... Но тут пристав его перебил, позвал с улицы
полицейских и велел взять его в кутузку. У Берла похолодело внутри, а в доме
поднялся вопль, словно покойника вынесли. Понятно, что история эта стала известна всему
городу из конца в конец, и со всех улиц сбежались поглазеть, как еще одного
еврея ведут в кутузку неизвестно за что. То есть «за что» все тут же узнали.
Как может быть, чтобы в Теплике да не узнали? Тем более что все видели, как
Аман Иванович нес бутылку с вином, которое Берл изготовлял на продажу без
патента. Вопрос только, чем это ему грозит? Штрафом или тюрьмой? Над этим тепликские жители ломали себе головы и
жалели бедняка Берла гораздо больше, чем богача Шолом-Бера, но ничем помочь не
могли, разве что сочувственным вздохом. Продолжение на стр. 2 Компьютерный
набор Б.А.Бердичевского. Источник: Собрание сочинений, том пятый ГИ художественной литературы, Москва, 1961, борисба.ком. Компьютерная литбиблиотека Б. Бердичевского
|
|
Все преступления совершаются в темноте. Да здравствует свет гласности!