Шолом Алейхем. С. 1.

Шолом АЛЕЙХЕМ

Монологи

ПО ЭТАПУ

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Аман Иванович Плисецкий

Так называли нового пристава, прибывшего в Теплик. То есть настоящее его имя было Агамемнон Афиногенович, но тепликские евреи, которые любят прозвища, переименовали его по двум причинам: во-первых, «Аман Иванович» гораздо короче и легче выговаривать. «А-га-мем-нон А-фи-но-ге-но-зич!» Язык поломаешь. Это — одно. А во-вторых, с тех пор как существует Теплик, никто не припомнит такого «амана»*, как этот новый пристав — Аман Иванович Плисецкий. Всякие пристава бывали в Теплике — и добрые, и злые, и берущие, и бессребреники, то есть такие, которые просто так не берут, разве только иной раз к празднику, на Новый год, что не в счет, или ко дню рождения. Кто же от этого отказывается?.. Все мы в свое время родились, и день рождения для каждого человека праздник испокон веков, еще со времен Фараона, царя египетского. Как известно из священного писания, в день своего рождения Фараон устроил пиршество для своих рабов, виночерпия выпустил из тюрьмы, а хлебороба повесил на дереве, согласно тому как истолковал их сновидения Иосиф-прекрасный за три дня до того... *

Прибыв в Теплик, пристав прежде всего принялся за чистку местечка, но за чистку по-настоящему! Тепликских конокрадов, которые славились на весь мир, он в два месяца выкурил, не оставив ни одного, хотя бы на развод. Кого из них только заприметит, поймает и без дальних проволочек высылает по этапу в Гайсин, в тюрьму, — пускай там с ним посчитаются. Затем он принялся за улицы и за евреев. Он хотел, чтобы улицы содержались в чистоте, чтобы из домов не выбрасывали мусор прямо в лицо людям, чтобы не выливали помойных ведер у дверей и не делали ничего другого, о чем неприлично сказать...

А от евреев он требовал, чтобы они по воскресным дням не открывали лавок до полудня, чтобы меламеды не обучали ребят без свидетельств* и чтобы в городе не было «эйрева»*. Обойдется, говорил он, и без этого «телеграфа»... И даже в синагоге, когда евреи, бывало, повздорят из-за почестей и начинают угощать друг друга оплеухами, он тоже появлялся и вмешивался в ссору. Вот какой это был злодей!

Что касается закрытия лавок, то этого он добился. Если приказ и выполнялся не так чтобы очень точно и лавки не всегда были на запоре до двенадцати часов, то он притворялся, будто ничего не замечает, так как другого выхода у него не было. Он делал все, что мог, но не сторожить же еврейские лавки и следить, не приоткрыта ли где нибудь створка! Ведь это же невозможно! Вот с «эйревом» он натерпелся немало. Каждую пятницу вечером «эйрев» натягивали, а в субботу утром он его срывал. Но к следующей субботе вырастал новый «эйрев», и так каждый раз. И как ни выслеживал он через своих сторожей, кто натягивает веревку, поймать преступника не удавалось, покуда сам Плисецкий, собственной персоной, не спрятался однажды в уголке на улице и не просидел ночь напролет... И только перед самым рассветом он сцапал сынишку служки Пейси на месте преступления, когда тот прикручивал веревку. Тогда пристав схватил мальчишку за левое ухо, отвел его в стан и запер на целый день в кутузку. С тех пор и по сей день Теплик остался без «эйрева», и публика носит по субботам носовые платки и часики сколько влезет.

Не так легко далась Плисецкому война, которую он вел с меламедами. Они его доводили до отчаяния. Вот он как будто поймал меламеда с двадцатью учениками и прикрыл хедер, глядь, а тот снова попался с теми же учениками в другом переулке. Прикрыл и этот хедер и составил протокол... Глядишь, а меламед забрался куда-то на чердак, в женскую молельню, и оттуда доносится пение его двадцати учеников! Беда с этими еврейскими ребятами! Никак не оторвать их от учения!

— Одно из двух, — уж если ты забрался на чердак заниматься, так занимайся, хоть тресни, черт с тобой! Но только не шуми так, — пусть хоть мои уши не слышат!.. — сказал как-то Плисецкий меламеду и побожился, что если поймает его еще раз, то вышлет из Теплика в двадцать четыре часа!

Меламед все это внимательно выслушал и продолжал свое: слез с женской молельни и спустился куда-то в подвал, а там занимался с ребятами все так же нараспев, на известный мотив, без чего еврейское обучение приобретает такой же вкус, как холодный кугл*, который нынешние аристократы в больших городах едят в будни...

Аман Иванович долго воевал с меламедами, а потом плюнул на них и притворился, будто ничего не знает...

ГЛАВА ВТОРАЯ

Тепликский богач Шолом-Бер Тепликский из Теплика.

Так как жители Теплика в большинстве своем евреи, то новый пристав имел дело почти только с евреями, и за короткое время успел познакомиться со всеми тепликскими домохозяевами, знал каждого по имени, был осведомлен обо всех их делах, вплоть до самых секретных, говорил с ними наполовину по-еврейски и вскоре стал с ними хорош и мягок — запанибрата!

Богачи, знатные люди, воротилы, — те, что любят властвовать, увидав, что барин никого не чурается, стали улещивать его поначалу куском субботней рыбы («жидовская рыба»), стопочкой пасхальной водки («пейсаховка») с куском мацы («жидовская маца») на закуску, потом пытались подъехать к нему с улыбочкой — сунуть ему кое-что в руку, но потерпели позорную неудачу, так что, пожалуй, и внукам своим заказали соваться с взятками, не зная о человеке, кто он такой и что он такое...

— Ты думаешь, Иоська, «подшмировать»[1] меня твоими «моэсами»[2], — значит ты «гройсер»[3] мошенник! «А нем им а хейдер!»

Слова: «А нем им а хейдер», — всегда были готовы сорваться у него с языка, а означало это — засадить, запереть или отправить по этапу в город, в Гайсин. И уж если он слова эти произнес — пропало! Все цари Востока и Запада тут уже помочь не могли! Вот такой это был человек! И — кто его разберет, чудака! — попадет, бывало, к нему в руки бедняк, которому по этапу и уйти не с чем, — этот изверг доставал из своего кармана рубль или два, давал ему и говорил при этом на своем смешанном языке:

— На тебе «милост-хесед»[4] на «вецовес»![5]

Но насколько он проявлял жалость к бедняку, настолько же ненавидел богачей, а тем более тепликских богачей. Что же касается тепликского богача Шолом-Бера Теплицкого из Теплика, то его он вообще не переваривал и долго-долго выискивал за ним какой-нибудь грех, покуда господь не помог его поймать.

А дело было так.

Шолом-Бер Теплицкий из Теплика, помимо того что был богач, славился к тому же упрямством и гордыней и считал себя непобедимым. Уж если ему чего-либо захотелось и он заупрямился, легче было Теплик перенести на другое место, чем переспорить Шолом-Бера.

Когда Аман Иванович издал приказ о том, чтобы мусор на улицу не выбрасывали и помойных ведер у дверей не выливали, Шолом-Бер Теплицкий из Теплика задал вопрос:

— А кого это касается? Мусор мой, и помои мои, стало быть, я могу делать с ними что пожелаю.

— Реб Шолом-Бер, — пытались его урезонить, — Аман увидит помойку — будет твориться бог знает что!

— К чертям! — отвечал Шолом-Бер, не любивший многословия.

— Реб Шолом-Бер, «акт» сцапаете!

— А хоть бы семьдесят семь актов!

— Реб Шолом-Бер, кто-нибудь, упаси бог, поскользнется возле вашего дома и, неровен час, ногу себе сломает.

— Хоть шею!.. — ответил Шолом-Бер и приказал сыпать мусор и выливать помои по-прежнему!

И вот явился к нему Плисецкий с полицейскими и составил акт. Шолом-Бер решил с ним объясниться и заговорил свысока, как подобает богачу. Тогда Плисецкий порекомендовал ему помолчать и между прочим наговорил ему комплиментов, вроде «жидовское нахальство!», «молчи, жидовская рожа!» и тому подобное. Это, конечно, задело нашего богача, и он угостил пристава прозвищем «Аман», сказал при свидетелях, что он — настоящий Аман, тот самый, что в сказании об Эсфири! Это было отмечено в протоколе и подведено под «статью», согласно которой наш Шолом-Бер Теплицкий из Теплика был приговорен к двум неделям отсидки — и никакой владыка небесный помочь ему не смог!

Само собой понятно, что весь Теплик был ошеломлен и ходуном ходил от такой истории. Помилуйте, богача на две недели в тюрьму! Весь город высыпал посмотреть, как ведут Шолом-Бера в кутузку. Не осталось, как говорится, дитяти в колыбели, Шолом-Бер, когда его вели через базар в стан, опустил голову, а жена его, богачка Стися-Перл, от позора спряталась дома... Народ стоял, смотрел и молчал, а в душе радовался: во-первых — поделом! Пускай богач не будет так уверен в себе. А во-вторых, Шолом-Бера вообще не любили в городе за то, что был он, не о вас будь сказано, большая свинья, сквалыга, а жена его Стися-Перл жалела нищему кусок хлеба, хотя были они, как говорят в Теплике, «напиханы деньгами», и детей у них к тому же не было... «Будь у меня их деньги, — желал себе каждый тепличанин и тут же делал большую скидку: — Будь у меня хотя бы половина, хотя бы треть того, что есть у них, городу от меня было бы больше радости!» И вполне возможно! Но так как в Теплике деньги были только у Шолом-Бера Теплицкого и у его жены Стиси-Перл, то никому это радости не доставляло — ни городу, ни богачу Шолом-Беру, ни богачке — его жене. А может быть, этим двоим это и доставляло удовольствие? Все зависит от того, что вы называете «удовольствием». Для тепликских евреев «удовольствие» — если вы везде и всюду на первом месте: и в синагоге, и на собрании, и на торжестве; если каждый торопится к вам навстречу с пожеланием доброй субботы, веселых праздников, доброго дня; если все замолкают, когда вы говорите, и что бы вы ни сказали, все остроумно. «Удовольствие» — когда раз в году, в праздник торы*, все собираются к богачу Шолом-Беру Теплицкому из Теплика. Он восседает, «как царь в кругу воинов», то есть по-царски, на самом почетном месте за столом, велит гостям выпить по маленькой, а богачка Стися-Перл заглядывает в рюмки. Потом запевают песню, пускаются в пляс... Все это удовольствия, которые вы не можете испытать, если вы не житель Теплика. Да и вообще, чего стоит то, что человек чувствует: он здесь один, только он здесь «нечто», а больше никто?

В Теплике был один Шолом-Бер Теплицкий. В Теплике лишь он один был такой, а больше никто.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Веселый бедняк

Не будь в Теплике доносов и доносчиков, то есть людей, которые следят друг за другом, чтобы не совершалось преступлений и неблаговидных дел, — девяносто девять грехов из ста оставались бы безнаказанными, и город был бы полон грешников, как Содом. Но так как в Теплике зорко следят один за другим, то стоит кому-либо заметить, услышать или пронюхать чье-нибудь прегрешение, стоит померещиться, что кто-то кому-то учинил несправедливость, как они тут же садятся и пишут в адрес «начальства» несколько слов: «Дело обстоит так, мол, и так. Если не верите, потрудитесь пройти туда-то, там вы обнаружите то-то...» А если потом окажется, что все это чепуха, тоже невелика беда: наказания за это не полагается, потому что подписывать свое настоящее имя не обязательно, можете подписаться скрытно: «Ревнитель правды», или «Добрый друг», или «Друг закона», а можно и вообще без всякой подписи, лишь бы было указано, куда надо пойти и что искать... Плисецкий имел все основания хвастать, что штатных шпионов ему не требуется, — тепликские жители сами неплохие шпионы.

После такого предисловия вас не удивит, что однажды, в одно прекрасное утро, рыжий Берл, что с кривой ногой, был застигнут как раз в ту минуту, когда он сидел на полу, подоткнув полы своего кафтана, над большой бутылью с изюмным вином и разливал этот напиток в небольшие бутылки, которые сам разносил по пятницам своим клиентам. Он со смаком жевал пробки, приколачивал их сверху рукой и сильно при этом потел.

Плисецкий осторожно приоткрыл дверь, увидал, как увлекся работой рыжий Берл, постоял несколько минут на пороге, переглядываясь с полицейскими, а когда Берл поднял глаза и увидал Амана Ивановича, стоящего у дверей, он поднялся с пола, подковылял к нему на кривой своей ноге и посмотрел ему прямо в глаза, словно хотел сказать: «Ты, наверно, меня сейчас оштрафуешь? Ну что ж... Но что ты у меня возьмешь? Нужду мою?»

Почему наш Берл так храбрился? Да потому что ему нечего было бояться. Правда, он приготовлял изюмное вино, разливал его в бутылки и разносил по своим знакомым к субботней трапезе... Этим он жил, но каким было вино, такой была и жизнь! И вино не было вином, и жизнь не была жизнью. Просто так, для очистки совести, — было бы над чем произнести слова молитвы «создателю плодов винограда»: все-таки не простая водка... Да и как-никак это занятие, хотя заработаешь на нем едва на воду к хлебу... И все же это лучше, чем ничего... Бог ты мой, сколько в Теплике людей, которые не делают ничего, не зарабатывают ничего и не имеют ничего, абсолютно ничего!

И вот именно эти «ничегошные» люди, которые не работают, не зарабатывают и не имеют ничего, позавидовали рыжему Берлу, который живет, как «магнат», имеет, говорят, по субботам рыбу, и мясо, и булку, и детей в хедере обучает, и кое-кому платьице справит, и козу собственную тоже держит, — и все это из горсти изюма, которую он превращает в вино к субботней трапезе! И Плисецкому было направлено письмо, написанное в известном стиле и начинавшееся следующими словами:

«Так как мы всегда стоим на страже казны и ее интересов, и так как для казны, конечно, большой ущерб, когда кто-нибудь торгует без патента, и так как Берл-рыжий (он же Берл Кривак) торгует вином без всякого патента уже много лет подряд, и так как сам он, Берл-рыжий (он же Берл Кривак) изготовляет вино своими собственными руками, и так как фабрикация оного вина происходит у Берла-рыжего (он же Берл Кривак), и так далее».

Уверенность нищих в себе — дело не шуточное: чем беднее бедняк, тем более он уверен, гораздо больше, нежели самый крупный богач. Я сам слыхал, как один бедняк говорил другому:

— Чего ты ко мне равняешься, паршивец этакий? Ведь у тебя же еще сапоги целые и кое-какое пальто на плечах, а я о таких вещах даже понятия не имею!

Эти слова были произнесены с такой гордостью, что, будь тут Ротшильд, и он оторопел бы.

Аман Иванович тем временем осматривал апартаменты Берла-рыжего — две комнатушки и кухню. Все было заставлено кроватками, а кроватки были заняты ребятишками, а ребятишки были полуголые, то есть от шеи до пупка одетые, а от пупка и ниже — голые и, конечно, босые. Для этой полуголой и босой команды пристав был желанным гостем, какого они никогда еще не видывали. Они не поленились, сошли с кроваток, осторожно подобрались к барину, смотрели ему в лицо, разглядывали золотые пуговицы, щупали темляк на шашке. А Плисецкий между тем вел с Берлом-рыжим разговор, который мы передаем слово в слово.

П л и с е ц к и й. Судя по тому, что о тебе пишут, ты зарабатываешь крупные деньги?

Б е р л. Грех жаловаться. Дай бог дальше не хуже. А лучшему конца-краю нет.

П л и с е ц к и й. Почему же у тебя дети ходят разутые, раздетые?

Б е р л. Это — чтоб лучше росли.

П л и с е ц к и й. А с деньгами что ты делаешь?

Б е р л. Поступаю, как учит талмуд.

П л и с е ц к и й. Талмуд? А как же учит ваш талмуд?

Б е р л. Талмуд учит делить деньги на три части: часть — в земле, часть — в наличности, а часть — в оборот.

П л и с е ц к и й. Ты, вижу я, человек веселый.

Б е р л. А чего мне печалиться? Чего мне не хватает и что я имею? Ты лучше скажи мне, дорогой барин, что там пишут на меня и что мне грозит после твоего визита?

П л и с е ц к и й. Все будешь знать, скоро состаришься. Ты лучше покажи мне твои шкафы. Мне еще надо у тебя кое-что поискать. Авось я у тебя, кроме вина, найду еще что-нибудь...

Б е р л. О, с величайшим почтением! Если найдешь где-нибудь ассигнации, или золото, или серебро — пополам: половина мне, половина тебе.

П л и с е ц к и й. Что-то ты больно веселый. Как перед смертью.

Б е р л. Возможно! Hикто не знает, кого смерть подстерегает. Как у нас в талмуде сказано: «Кайся за день до смерти». А так как человек не знает, когда курносая его за глотку схватит...

Но тут пристав его перебил, позвал с улицы полицейских и велел взять его в кутузку. У Берла похолодело внутри, а в доме поднялся вопль, словно покойника вынесли.

Понятно, что история эта стала известна всему городу из конца в конец, и со всех улиц сбежались поглазеть, как еще одного еврея ведут в кутузку неизвестно за что. То есть «за что» все тут же узнали. Как может быть, чтобы в Теплике да не узнали? Тем более что все видели, как Аман Иванович нес бутылку с вином, которое Берл изготовлял на продажу без патента. Вопрос только, чем это ему грозит? Штрафом или тюрьмой?

Над этим тепликские жители ломали себе головы и жалели бедняка Берла гораздо больше, чем богача Шолом-Бера, но ничем помочь не могли, разве что сочувственным вздохом.

 Продолжение на стр. 2

Компьютерный набор Б.А.Бердичевского.

Источник: Собрание сочинений, том пятый ГИ художественной литературы, Москва, 1961, борисба.ком. Компьютерная литбиблиотека Б. Бердичевского