 Фото сайта Хай вей: Т.Г. Шевченко.
10
марта 1861 года , ровно 150 лет назад, ушёл из жизни великий украинский поэт Тарас
Шевченко. Согласно дошедшим до нас историческим документам, ранним утром он
встал с кровати, попросил, чтобы ему помогли одеться и сойти в мастерскую. Стал
спускаться по лестнице и упал. Слуга услышал его последнюю волю: «До Канева...»
и сердце поэта остановилось. Его
последняя просьба была исполнена лишь через два месяца после смерти. Тело поэта
перенесли со Смоленского кладбища Петербурга и торжественно захоронили на
Чернечьей горе в Каневе.
Як умру, то поховайте
Мене на могилі,
Серед степу широкого,
На Вкраїні милій,
Щоб лани широкополі,
І Дніпро, і кручі
Було видно, було чути,
Як реве ревучий.
Як понесе з України
У синєє море
Кров ворожу... отоді я
І лани і гори —
Все покину і полину
До самого Бога
Молитися... а до того
Я не знаю бога.
Поховайте та вставайте,
Кайдани порвіте
І вражою злою кров'ю
Волю окропіте.
І мене в сім'ї великій,
В сім'ї вольній, новій,
Не забудьте пом'янути
Не злим тихим словом.
О великом
поэте написано много. Сегодня его поминают
в разных странах мира. А мы в этот день хотим предоставить вам воспоминания современников,
которые лично знали Шевченко, его родственников, или были знакомы с его близкими
друзьями. К этим воспоминаниям можно относиться по-разному, тем не менее, какими бы они не были, они есть, и заслуживают определенного внимания.
Александр Матвеевич Лазаревский (1834 - 1902) - известный русский историк.
Прадед его был конотопский казак, отец - конотопский уездный судья.
 Фото сайта Хай вей: Лазаревский
Учился на историко-филологическом факультете Санкт-Петербургского университета.
Еще будучи в университете, он напечатал "Указатель для изучения
малороссийского края" (СПб., 1858);
Получив за время службы в Чернигове возможность ознакомиться с местными архивами,
содержавшими тогда в себе богатейший материал по внутренней истории
левобережной Малороссии XVII - XVIII вв., он особенно тщательно изучил архив
генеральной войсковой канцелярии и документы архива черниговской казенной
палаты.
Обратившись, от внешней политической истории страны, которой по преимуществу
занимались предшествующие историки, к изучению внутренней жизни малорусского
народа, Лазаревский пришел к убеждению, что крепостной строй, установившийся в
Малороссии в конце XVIII века, не был навязан стране извне. Он выяснил, что это
было делом членов казацкой старшины, сосредоточивших в своих руках
административную и судебную власть.
В общем, Лазаревского можно назвать по преимуществу исследователем того
процесса, в силу которого посполитые XVII века обратились в крепостных
крестьян, а казацкая старшина - в дворянство.
Он написал «Сведения о детстве поэта Шевченка, по рассказам его сестры» (обе
статьи в "Основе"). Он пишет, что Шевченко в раннем своем детстве
любил очень есть землю: бывало, не досмотрят за ним, животик у Тараса и вздует,
точно в болезни какой. А когда расспросят его, то окажется, что он земли
объелся. Было какое-то отклонение у Тарасика, но я не специалист в этой области
науки.
С возрастом эти отклонения стали проявляться другим образом. Странным
Лазаревскому показалось и то, что Шевченко никогда не говорил о своей матери,
которая умерла, когда Тарасу было 9 лет – ребенок был уже при памяти.
После смерти матери у Тараса началась взрослая жизнь. В семье было пятеро
детей: Никита, Катерина, Тарас, Ирина и Осип. Последнему было года полтора. В
крестьянском быту вдовцу с таким семейством жить трудно. Необходима женщина,
которая бы и по хозяйству работала и за детьми присмотрела. Поэтому в семье
вскоре появилась мачеха. У мачехи были дети от первого брака, и Тарас постоянно
с ними ссорился.
«Кто видел хоть издали мачеху, - говорит сам Тарас Григорьевич в рассказе
«Княгиня», - и так называемых сведенных детей, тот, значит, видел ад в самом
отвратительном его торжестве. Не проходило часа без слез и драки между ними,
детьми, и не проходило часа без ссоры и брани между отцом и мачехой. Мачеха
особенно ненавидела меня, вероятно, за то, что я часто тузил ее тщедушного
Степанка...»
Разные называют причины той ненависти, которую Тарас Григорьевич питал к своим
сведенным братьям, а отчасти и к дяде, нелюбовь к которому сохранил он до
смерти. Но настоящие причины мог назвать только сам Тарас, а он этим, ни с кем
не поделился.
Вскоре Тарас Григорьевич был отдан отцом к мещанину Губскому на выучку. Грамота
ему далась: букварь Шевченко выучил очень скоро. Однако с воспитанием его
Губский никак не мог справиться. Шевченко то и дело уходил от своего учителя и
всегда, бывало, напроказничает перед уходом. Отец тоже напрасно старался унять
его и, умирая (в 1825 г.) высказал, между прочим, замечательное пророчество
насчет будущности сына: «Синові Тарасу із мого хозяйства нічого не треба. Він
не буде абияким чоловіком: з його буде або щось дуже добре, або велике ледащо;
для його моє наслідство або нічого не буде значить, або нічого не поможе».
После смерти отца Шевченко отдан был в школу к сельскому дьяку Бугорскому, где
выучил часослов и псалтырь. Потом он перешел к священнику Нестеровскому, у
которого выучился писать, и затем почему-то снова возвратился к Бугорскому.
У Бугорского, как и Губского, Шевченко, по преданию, учился хорошо, но учителя
никак не могли примириться с его непоседливостью. Тарас регулярно бросал учебу
и обыкновенно в это время скитался по разным пустырям. Любимым убежищем его в
таких случаях был сад односельчанина - Жениха. Здесь, в калиновом кустарнике,
беглый школяр устроил себе уютное убежище от школьной розги: очистив площадку и
высыпав ее песком, он сложил себе из дерна нечто вроде постели. В этом убежище
Шевченко оставался иногда по нескольку дней при помощи своих сестер, которые
снабжали его в таких случаях съестным и вообще покрывали проказы брата.
В школе у дьячка Бугорского, каждую субботу перед роспуском по домам учеников
секли розгами (просто так, «для науки»). Ведал телесными наказаниями самый
старший из школяров, так называемый «консул». Естественно, процедура битья не
доставляла ученикам удовольствия, но когда в «консулы» вышел Шевченко, для
многих из них настала настоящая каторга. Тарас неумолимо требовал от одноклассников
подношений. Приносивших ему из дому достаточное количество гостинцев он почти
не трогал. Тех же, кто по бедности принести ничего не мог или приносил мало, -
сек нещадно, стараясь во время экзекуции причинить им как можно более сильную
боль. Думается, выяснить подлинную сущность Кобзаря эти порки помогают больше,
чем его стихотворное «сострадание» беднякам, тем более, что уже в зрелом
возрасте он вспоминал о своем «консульстве» без тени раскаяния, всего лишь как
о забавном эпизоде из прошлого.
Вот таким был в детстве Тарас. Учиться мог хорошо, но больше любил бродяжить. В
своих воспоминаниях об этом времени он пишет, что сиживал с учителем голодным
по нескольку дней, а другие говорят, что сек розгами нещадно тех, кто мало ему
еды из дому приносил. Конечно, можно понять Тараса: всяк кулик свое болото
хвалит.
Но школа закончилась, барин потребовал возвратить Тараса к очагу, для
приобретения профессии.
ЧАЛЫЙ Михаил Корнеевич (1816-1907), писатель, собиратель материалов о Т. Г.
Шевченко: «…И вот, по одному почерку пера, были взяты у родителей дети (не все
же они были сироты, подобно Тарасу) и приведены в центральное имение помещика,
в местечко Ольшану. В виде опыта, до отправления к барину, их распределили при
господском дворе по разным должностям. Наш Тарас попал в поваренки, под команду
главного повара-артиста: стал чистить кастрюли, носить на кухню дрова, выливать
помои и проч. При всяком удобном случае он приобретал за первый попавшийся грош
какое-нибудь произведение суздальской школы у бродячего коробейника, а если
было не за что купить, то, из любви к искусству, иногда покушался на
воровство».
Великая сила искусство – даже подвигало Тарасика на воровство!
«…В густой чаще деревьев, подальше от дома, он устроил себе род галереи,
наклеив на деревьях свои картинки. Туда Тарас уходил петь песни, рассматривать
и копировать какого-нибудь Соловья-разбойника или Кутузова. За такие упущения
по службе он неоднократно был поколачиваем поваром».
Сам Шевченко пишет так: «… В 1832 году мне исполнилось 18 лет и, так как
надежды на мою лакейскую расторопность не оправдались, то он (помещик), вняв
неотступной моей просьбе, законтрактовал меня на четыре года разных живописных
дел цеховому мастеру, некоему Ширяеву. Ширяев соединял в себе все качества
дьячка-спартанца, дьякона-маляра и другого дьяка-хиромантика; но, несмотря на
весь гнет тройственного его гения, я в светлые весенние ночи бегал в Летний сад
рисовать со статуй. В один из таких сеансов познакомился я с художником И. М.
Сошенком».
Тарас Григорьевич нигде не распространяется о том, что был «устроен» помещицей
по «липовому» студенческому билету в Виленский университет, где слушал лекции и
учился рисованию.
 Фото сайта Хай вей: Сошенко
А первое знакомство с Сошенко
началось не так. Сошенко рассказывает об этом совершенно иначе:
«Когда я был в «гипсовых головах» или нет, кажется, уже «в фигурах» (1835 -
1836), вместе со мною рисовал брат жены Ширяева. От него я узнал, что у его
зятя в мальчиках служит мой земляк Шевченко, о котором я еще слыхал кое-что в
Ольшаной, находясь у своего первого учителя С. С. Превлоцкого. Я убедительно
просил родственника Ширяева, чтобы он прислал его ко мне на квартиру. Узнавши о
моем желании познакомиться с земляком, Тарас на другой же день, в воскресенье,
отыскал мою квартиру в 4-й линии и явился ко мне в таком виде: на нем был
засаленный тиковый халат, рубаха и штаны толстого холста запачканы были в
краску, босой, расхристанный и без шапки. Он был угрюм и застенчив.
Он начал бывать у меня по праздникам, потому что в обыкновенные дни и мне было
некогда и его хозяин не пускал. Во время таких посещений Тарас урывками
рассказывал мне некоторые эпизоды из своего прошлого и почти всегда завершал
свои рассказы ропотом на судьбу.
Видимо устав от этих жалоб, Сошенко обратился к Брюллову с просьбой принять участие
в судьбе Шевченко. Брюллов посоветовался с Жуковским, затем они привлекли
Веницианова. Последний был придворным художником. Веницианов обратился к
императрице - Александре Федоровне, супруге Николая I. Вскоре было принято
решение о написании портрета Жуковского Брюлловым для коллекции императрицы.
Сам Тарас в одном из писем это описывает по другому: «Сторговавшись
предварительно с помещиком, Жуковский просил Брюллова написать портрет с целью
разыграть его в лотерее. Великий Брюллов тотчас согласился, и вскоре портрет
Жуковского был у него готов. Ценою этого портрета (2 500 руб. ассигнациями)
куплена была моя свобода, в 1838 году, апреля 22».
Так Тарас обрел свободу, роптать на судьбу уже не имело смысла. Не приложив ни
каких усилий, кроме, разумеется, слюнявых роптаний, бывший крепостной стал
свободным человеком, да еще и учеником великого Брюллова в Академии художеств
Российской империи!
Пономарев Федор Павлович (1812 - 1884) - русский художник-медальер, имел в
Академии мастерскую, которую ему предоставили за его талант. Вот у него в
мастерской и поселился Тарас. Рядом находилась мастерская Серебряного и
Золотого медалиста Академии Петровского. Вот что вспоминает Пономарев: «…
Отказались мы от радушного приглашения Петровского; он отправился один, а мы с
Тарасом, оставшись у него в мастерской, с голодухи принялись «співать»
малороссийские песни, вопреки словам дедушки Крылова: «Кому же в ум придет на
желудок петь голодный!» От матери Петровский возвратился сытый, да еще с рублем
серебра в кармане: старушка отдала ему последние свои деньги на покупку живого
гуся для копирования крыльев ангела. Проголодавшемуся Тарасу пришла в голову
злая мысль: мигнув мне запереть двери и держать Петровского за руки, он
моментально вынул у него из кармана заветный целковый!.. Взяв фуражки, мы
пустились бегом по академическим коридорам; Петровский - за нами, умоляя
возвратить ему отнятые деньги! Так и пробежали мы до 6-й линии, прямехонько в
трактир «Рим». Здесь Шевченко, скомандовав подать себе рюмку «горілки», заказал
две порции бифштексу и бросил рубль буфетчику. Бедняк Петровский волей-неволей,
но закусил с нами, а там мы отправились в наши рисовальные классы...».
Правда, к чести Тараса, вечером он пригласил Пономарева «на дело».
«…По возвращении из них, сидя вечером в моей мастерской, мы с Шевченко
толковали, чем бы помочь Петровскому. Вдруг Тарас громко захохотал.
- Чего ты, дурень, так зеваешь? - сказал он. - Ходім на охоту да Петровскому
поможем!
- Как так?
- Увидишь. Да ходім же сейчас.
Дело в том, что у помощника полицмейстера Академии Соколова был на заднем дворе
небольшой табунок гусей. Мы с Шевченкой, накрыв одного шинелью и зажав ему
клюв, потащили его в мастерскую Петровского. Уморительно вспомнить, как мы
чередовались зажимать клюв гусю, чтобы не кричала эта неспокойная птица; у
Петровского же дверь мастерской заперта. Когда он явился, мы к нему в
мастерскую - гуся, который, радуясь свободе и распустивши крылья, с криком
вбежал в комнату. Петровский ошалел от изумления: гусь-то и нужен был ему!
Крылья ангелу были живо написаны, а гуся солдат-истопник сварил для нас в
самоваре на тризну.
Петровский представил картину на суд профессоров и отправлен в Италию. Шевченко
вскоре разбогател (получил гонорар за «Кобзаря») так, что по уплате Соколову за
гуся рубля осталось у него еще столько же. К. П. Брюллов долго смеялся нашей
проделке. Тараса он любил, хотя нередко журил...»
«Похоронив своего товарища Безлюдного, - продолжает Сошенко, - скончавшегося на
моих руках от чахотки, я страшно скучал. Работа не спорилась. Тоска меня
измучила. Приближалась дождливая и сырая осень. Я предложил Тарасу перейти ко
мне на квартиру и жить вместе. Он согласился. В это время он совершенно
изменился. Познакомившись с лучшими петербургскими домами посредством Брюллова,
он часто разъезжал по вечерам, хорошо одевался, даже с претензиею на comme il
faut’ность.
Словом, в него на некоторое время вселился светский бес. Досадно мне было и
больно смотреть на его безалаберную жизнь, несвойственную нашему брату
художнику, живущему лишь для одного искусства. «Так-то, - думал я себе, - понял
он свободу, стоившую ему такой борьбы, таких страшных усилий?» Не раз я
принимался уговаривать его, чтоб он бросил рассеянную жизнь пустых людей и
серьезно принялся бы за живопись. «Ей, Тарасе, схаменись! Чом ти діла не робиш?
Чого тебе нечистая носить по тим гостям? Маєш таку протекцію, такого учителя».
Куда тобі? Шуба єнотова, цепочки не цепочки, шали да часы, да
извозчики-лихачи... Закурив же мій Тарас, не буде з його нічого доброго!..».
У хозяйки квартиры жила родственница, сиротка Машенька, в которую Сошенко был
влюблен. Однако, благодарный Тарас, вскружил ей голову. На этой почве с Сошенко
они поссорились и, Тарас ушел в съемную квартиру вместе с Машей. Когда Маша
забеременела, Тарас её прогнал. Прогнала её и родственница. С той поры следы
Маши затерялись.
Интересно, что на склоне лет, будучи уже знаменитым и заботясь о памяти,
которую оставит после себя, Шевченко попытался оправдаться. В
автобиографической повести «Художник» он обвинил Машу в распутстве и связи с
неким мичманом, якобы от которого она и забеременела. Но ввести кого-либо в
заблуждение Кобзарю не удалось. Истину установили без труда (в том числе с
помощью Сошенко), и дореволюционные биографы поэта, смущаясь, все-таки
упоминали о неприглядном факте из жизни Тараса Григорьевича.
Первое издание «Кобзаря» вышло в 1840 году в Петербурге за счет Петра Мартоса
тиражом 1000 экземпляров. Особой прибыли эта «спекуляция» не принесла.
Шевченковеды скрупулезно исчислили ее экономический эффект – чистая прибыль
издателя составила примерно 400-500 руб. Сколько из этой суммы получил автор –
точно не известно. Имеются две версии. По словам Мартоса, «с изданием «Кобзаря»
у Тараса завелись денежки, и он начал кутить». А Шевченко, наоборот, жаловался,
что получил «непомерно малое вознаграждение».
 Автопортрет: Шевченко Т.Г., 1840
год.
Об этом до сих пор не любят
вспоминать профессиональные шевченковеды, но факт остается фактом: из
крепостного состояния Кобзаря выкупила (при посредничестве Карла Брюллова и
Василия Жуковского) Императрица Александра Федоровна, супруга Николая I. Данное
обстоятельство не помешало Тарасу Григорьевичу сочинить на Государыню гнусный
пасквиль (ставший составной частью поэмы «Сон»). Сочинить, скорее, по глупости,
в какой-то мере случайно. Шатаясь по молодежным компаниям, Тарас заводил
разнообразные знакомства. Попадал он и в кружки либеральных недорослей, где
необычайной популярностью пользовались сатирические стишки
антиправительственной направленности. Чтобы позабавить новоявленных приятелей,
в 1844 году, взялся за такое сочинительство и Шевченко. Позднее, оказавшись на
Украине, он развлекал подобными произведениями своих тамошних знакомых
либералов, которые (о чем Тарас Григорьевич, вероятно, не знал) состояли в
тайном Кирилло-Мефодиевском обществе.
«Он прочел мне некоторые из неизданных своих произведений, от которых я был в
совершенном восторге. Особенно сильное впечатление произвел на меня „Сон",
неизданная антицензурная поэма Шевченко. Я читал и перечитывал ее всю ночь и
был в полном упоении». (Автобиография Николая Ивановича Костомарова // Русская
мысль. - 1885. - № 5. - С. 211).
Не могу не привести роковые строки из этой «поэмы»:
«…Золотом облиті
Блюдолизи; аж ось і сам,
Високий, сердитий,
Виступає; обок його
Цариця- небога,
Мов опеньок засушений,
Тонка, довгонога,
Та ще, на лихо, сердешне
Хита головою.
Источник: сайт Хай вей
|
