Продолжение

Перевод с польского языка Анатолия Сумишевского

Количество членов католической партии "Центр" уже существовавшей в 1871 году и находившейся в составе около 60 человек в Рейхстаге (в сейме), в приближающихся выборах 1874 года превысило 90 из общего числа 397 депутатов.

В Познанском воеводстве борьба с германизацией была очень острой, благодаря сопротивлению духовенства протестовавшего против запрещения польского языка в сельских начальных школах. В связи с этим архиепископ гнезненско-познанский,  ксёндз Мечислав Ледоховский, стремившийся к соглашению с правительством, был арестован на два года. Наказание отбывал в Острове Великопольском, в котором администратором парафии был мой дядя Эдмунд Радзивилл, добившийся свидания с заключённым и достойного содержания под арестом. Позже он принес ему кардинальскую шляпу, отправленную папой Пием IX. После освобождения из заключения кардинал Ледоховский отправился в Рим, где благодаря приглашению папы стал жить в Ватикане. Отказался от своей епархии только в 1886 году, когда пришли времена взаимопонимания между Бисмаром и Леоном XIII[1].

Доктор Людвик Винтхорст[2]Малинкрохт, братья Рейхенспаргер, ксёндз Мусал и много других создали католическую партию "Центрум" с которой тесно дружили мои родственники. Было время, когда Виндхорст каждое воскресенье после службы в костеле приходил на чашку шоколада к моей матери. Мы, дети, его приходов не любили, потому что нам было запрещено в это время входить в салон. Виндхорст был маленьким человеком с большой головой. Он был абсолютно лысым и очень весёлым; в то время ему было за 70 лет. Умер в 1891 году. У него были маленькие светящиеся глаза и широкие губы, которые делали его похожим на лягушку. На указательном пальце носил огромную печатку. Мы в передней игрались с его дивной шляпой. Низкий, большой цилиндр с широкими полями доставал нам аж до плеч. Побежденный в Германии Культуркампф еще бушевал в Познанском воеводстве. Помню как у нас прятались первосвященники. Одним из них был ксендз Валентий Смигельский, в последствии старший островский ксёндз. Он появился на второй половине дома, где я жила с няней, в то время, когда отец с невозмутимым спокойствием принимал начальника полиции. Эту сцену мы наблюдали вместе с ксёндзом со второго этажа. В тот раз мы избежали обыска: тем не менее, визит начальника полиции повторился в более острой форме. «Пусть господин (начальник полиции – от ред.) выполняет свои обязанности, а я свои» - ответил на это отец. Ксёндз Смигельский[3] позже издал книгу, в которой разместил воспоминания об этом случае.

Времена Культуркампфа были настолько остры, что некоторые католики-немцы, которые заботились о своей репутации в Берлине не хотели приходить в наш дом, который был ярким выразителем оппозиции правительству. Несколько наших знакомых, таких как Лихновские и Чапские в процессе Культуркампфа перестали бывать у нас, опасаясь за плохое отношение к ним со стороны правительства. Тем не менее это длилось не долго.

Дядя Роман Чарторыйский[4] оказывал огромное влияние на политические взгляды моего отца. Сын тёти Ванды Чарторыйской был очень расторопным, утончённым и шляхетным человеком. Хорошо его помню. Был очень неприятным, однако, полон остроумия и весёлости. Был президентом Круга Польского до тех пор, пока не женился. После женитьбы переехал в галицкое имение жены. Президентом Круга Польского позже стал мой отец, и остался на этой должности до 1917 года.

Не раз слушала выступление моего отца в Рейхстаге. Чаще всего выступал без заметок. Во время его выступления к трибуне сходились толпы депутатов со всех сторон, и слушали его в полной тишине. Это производило большое впечатление еще и потому, что часто во время выступления других депутатов слушатели расходились, или так громко разговаривали, что это требовало вмешательства предводителя (спикера – ред.).

Барственная фигура моего отца импонировала, а стиль разговора, хотя и часто очень досадный и сильный, был всегда в рамках приличий, даже тогда когда он гремел глядя на склоненную голову канцлера Бюлова[5], говоря о деле коптилок, или когда с трибуны в Избе Панов накричал на министра, вспоминающего ему поляков, которые не подчиняются королю правящего «с Божьего благословения» - «Народы существуют также с Божьего благословения!» Всеобщие аплодисменты вызвала речь моего отца a propos детях сентября (неизвестное нам дело – ред.).

В Рейхстаге были союзники "Центра", такие конъюктурщики, как Дуньчиц и Альзацчиц, социалисты Бабель, Ледербур [6] и много других. В прусском парламенте, тем не менее, была только маленькая горстка поляков, и о несправедливости к ним говорит холодно настроенная или враждебная аудитория, потому что там доминировало влияние Хакаты. Выражение хакатисты появилось от трёх немцев, собственников в воеводстве Познаньском: Хансеманн, Кеннеманн и Тиедеманн, которые в 1885 году создали антипольское общество, целью которого было онемечивание Великого Княжества Познанского. Они проводили безумную антипольскую агитацию. Мой отец в те времена имел огромный авторитет у своих, и никогда не стремился к влиянию, которое мог иметь в польском сообществе. Не имел политического темперамента, может из-за того, что не имел достаточно амбиций нужных в этом деле. Все что делал – выплывало из его убеждений. Никогда не оглядывался ни на что, ни на кого. Имел невероятную гражданскую отвагу, независимую от его положения. Такое положение одинаково давало ему как врагов, так и друзей. Ничего для себя не требовал, и был, возможно, единственным депутатом, который никогда не боролся за голоса, но каждый раз, на протяжении приблизительно 40 лет избирался снова и снова. Должностными лицами со времени моего деда в основном были немцы. Многое в лесничестве после моего отца до конца осталось без изменений. Было известно, что эти немцы голосовали против моего отца. Например, это был старый Эберштейн, Ласке, Фейбиг, Лейбиг. Старый лестничий был на службе очень давно. Было и много других. По этому поводу было много шуток между дядей Каролем, моим отцом и ксёндзом Смигельским, большим приятелем, и в последствии островским пробощем (старшим ксёндзом). Мой отец никогда в жизни не мог уволить кого-либо из-за политических взглядов. Но в Познаньском воеводстве постепенно росла радикально-демократическая волна, и польская фракция в Рейхстаге это отмечала. С каждым разом моему отцу было все труднее поддерживать связь с "Центром", который после смерти Виндхорста тоже сильно изменился, и со временем перешел на сторону правительства, имея министерские амбиции для своих членов. Получив определенные уступки в религиозных делах (возвращение нескольких мужских и женских орденов, строительство костелов) "Центр" изменил борьбу за права Церкви на борьбу с социализмом вместе с правительством. Господа Чарлинский, Корфанти, Кулерский[7] в Круге Польском тоже стали тяготеть к левым, желая там найти поддержку. Роль моего отца с каждым разом становилась все труднее. Он не был тем, кто сдерживал левацко-демократическое стремление в Круге Польском к социалистам, Это стремление усиливалось из-за нежелания прусского правительства делать какие-либо уступки полякам, и все моральные подвиги польского дела не имели никакого эффекта. С другой стороны господа из "Центра" были полны личных амбиций, и с каждым разом были все менее склонны к сочувствию к полякам, в делах чисто национальных, не говоря уже о делах религиозных. Один только Лебер дольше всех оставался в близких отношениях с моим отцом. Гертлинг, а в последствии и канцлер и Геереманн[8] оказывали ему симпатию и понимание. Во времена депутатствования Юзефа Косцельского[9], очень способного и оборотистого человека, стало возможным посадить на архиепископский гнезненско-познанский трон поляка. Им после смерти немецкого ксёндза Диндера стал ксёндз Стаблевский[10]. Это и некоторое облегчение в школьном образовании были фактически единственными положительными результатами всех этих усилий. Правда право экспроприации в Польше, стало применяться только в трёх случаях. Однако, следует признать, что возмущение большого количества немцев и всего общества было столь ощутимым, что правительство не могло пользоваться этим неконкретным законом.

В возрасте чуть более тридцати лет мой отец стал президентом Круга Польского в Берлине. Его политика основывалась на сотрудничестве с "Центром" который существовал за счет польских взносов. Предложения из Круга Польского передавались голосам из "Центра", потому что сама польская фракция не имела достаточного количества членов. Когда дело дошло до подписания договора между папой Леоном XIII и Бисмарком, много представителей "Центра" были оскорблены тем, что договор был подписан без учёта их требований. Бисмарк получил Орден Христа, "Центр", напротив, не получил ничего. Говорили о том, что если бы "Центру" пришлось сражаться с правительством повторно, то оно не встретило бы прежнего сопротивления. Познанские поляки, желая выразить благодарность Виндтхорстову за помощь в опеке, подарили ему триптих с Матерью Божьей Ченстоховской и святым Войцехом с одной стороны, и святым Станиславом в другой. Презентация триптиха произошла в салоне нашего дома на улице Богренштрассе 46. Вручила его Виндтхорсту вместе с букетом цветов молоденька и прелестная Марина Квилецкая, дочь Мечислава Квилецкого[11]. Триптих был предназначен для костела святого Людвика в Гановере, который строился по инициативе Виндтхорста, Гановерчика.

После смерти императора Вильгельма I началось короткое правление императора Фридриха III[12], уже смертельно больного на рак горла.

Фридрих III определенно имел иные задачи в отличие от его отца. Либерал по настроению, поддерживаемый в своих убеждениях своей женой, императрицей Викторией, дочери английской королевы[13]. Не терпела Бисмарка и оба своей нелюбви к его политике никогда не скрывали. Трагичный факт произошёл тогда, когда их сын стал оппозиционером своего отца и очень подружился с Бисмарком.

Поляки возлагали очень большие надежды на правление Фридриха III. Когда весной 1888 года из своих берегов вышла река Ватра и паводок затопил нижнюю часть Познанского воеводства, нанеся народу большой ущерб, императрица выразила полякам сочувствие и доброту. Не смотря не плохое самочувствие императора, выехала с дочерьми в Познань. Перед этим прислала моим родителям уведомление, чтобы они её в Познани приняли. Мой отец в то время был сильно больным, и моя мать поехала на встречу с императрицей в Познань одна с моим дядей Карлом. Выехали за несколько дней для того, чтобы иметь возможность пригласить домой группу господ, принимавших участие во встрече императрицы. Рассказываю этот случай встречи императрицы, как характерный довод нелюбви бюрократами поляков.

В день приезда императрицы целая группа особ, среди которых были Лонские и Квелицкие поехали к нам. Когда моя мать и дядя приехали домой, они застали перед закрытыми дверями дворца беспомощное столпотворение. Оказалось, что Обер-президент вместе с другими немцами заняли дворцовый салон, говоря, что только они имею право встречать императрицу. Обер-президент заявил, что пустит в дом только мою мать. О таком решении дела речь не шла. Моя мать сказала, что «...сама не выйдет. Встречать императрицу выйдет только со всеми, или, несмотря на такое строгое указание, никого из польской группы во дворце не будет». Конечно же об этой истории императрица узнала». Обер-президент вынужден был уступить и впустить всех поляков в салон. Здесь сразу же создались группы – польская и немецкая. Когда вошла императрица, поздороваться (целовать ей руку) вышла моя мать, приветствовавшая императрицу, соответственно, со всеми членами польской группы, которых ей и представила. Потом пришла очередь немцев. Такое поведение было характерным для немцев, а это, разумеется, будоражило поляков. Возвращаясь вечером с окружением императрицы в Берлин мать видела как на станциях императрице дарили букетики подснежников и других весенних цветов. Тёплое отношение поляков к императрице, подарившей им столько сердечности и доброты было огромным. Нам всем было очень грустно и больно, когда Фридрих III умер. Я помню последний парад, который он принимал с террасы своего дворца в Шарлоттенбурге. Мы были приглашены к даме двора - графине Перпонхе, для того, чтобы увидеть парад с окон дворца. Император сидел в открытой карете, его сын на коне командовал полками. Дефилада (прохождение войск) продолжалась долго. Весь двор еще был в трауре, что составляло дивный контраст с буйствовавшей вокруг весной, расцветающими деревьями в парке и пышностью военного парада. Это было как бы объявление о смерти, приближавшейся тихо и неумолимо мимо цветов, весны и прекрасной игры оркестра. На другой день с окна того же самого дворца графини Перпонх вместе с моей приятельницей Доудоуц Радолин, мы увидели как наследник трона долго разговаривал с Бисмарком. Эту сцену я пыталась даже зарисовать. Уже тогда шли разговоры о семейных разногласиях между императрицей и ее сыном. В старом Радзивилловском доме господствующее положение занимал немецкий язык. Моя мать видя это не старалась учить немецкий, чтобы хотя бы в своей семье уничтожить этот обычай. Безусловно, в ту эпоху основным языком был французский. Двор тоже с моей матерью иначе не разговаривал, как и француженка по национальности - тётка Мария Антоньова Радзивиллова, из рода графа Кастеляне. Обе эти панны, каждая в своем роде, внесли немного иного воздуха до старой патриархальной арки. Моя мать – из дома Сапеги, была дочерью Леона и Иоанны из рода Тышкевичей Сапегов[14] имела единственную сестру Леонию, в последствии графиню Чацкую[15]. Из-за слабого здоровья их матери, графини Чацкой, семья проводила зимы в Риме. Были то времена князей Кайсевича и Семененки[16], которые были большими приятелями Сапегов, и князь Кайсевич давал моей матери и её сестре лекции по польской литературе. Славная мать (аббатиса) Макрина (Мечиславская) получала удовольствие от укрощения плоти под знаком Семашко, и когда ксёндз Александр Еловский представил её Пию IX[17], папа окружил её непривычным почитанием, высказанном особенным способом.

Моя мать была убеждена, что благодаря молитвам матери Макрины и её вуали, которую она обернула вокруг себя, я, будучи годовалым ребёнком чудесным образом излечилась от тяжелой болезни воспаления мозга. Поэтому моя мать была сильно возмущена, когда пол века спустя иезуит - отец Урбан участвовал в хорошо подкрепленной документами расправе над ней, утверждая, что мать Макрина действовала беззаконными способами и всегда обманывала...[18]

Продолжение следует...