Фото Винницкого музея Холокоста: найдено в кителе убитого эсэсовца. На обороте фотографии была надпись : " Последний еврей в Виннице. Эйнзацгруппа 4".

Анатолий Сумишевский

Одной из самых печальных  страниц истории Теплика  был и остается день расстрела тепликских евреев 27 мая 1942 года. Долгие годы местные власти упорно замалчивали  трагедию, о которой до сих пор многие тепличане знают  крайне мало, а другими словами не знают почти ничего. Тем не менее, история еврейского Теплика  является неотъемлемой частью общей истории нашего городка, и умалчивать ее, по крайней мере, неразумно и непорядочно.

К этому дню  из разных уголков планеты к месту массового убийства приезжают свидетели и потомки жертв трагедии, а так же местные жители, чтобы помянуть без вины убиенных. Сегодня траурные поминальные мероприятия пройдут во многих населенных пунктах нашего района. Сегодня мы выражаем искреннее сочувствие   родным и близким более, чем тысячи погибших   молодых мужчин и женщин, детей и стариков в тот страшный майский день. Сегодня еще раз мы предоставляем отрывки из  опубликованных ранее в разных источниках воспоминаний свидетелей тех дней, сохранивших для нас историю  жестокой расправы.

Фото: тепличанка - Мария Наумовна Винник:

- В наше местечко немцы пришли в конце июля. Эвакуироваться мы не могли: отец был тяжело болен, одного лишь брата (старше меня на три года) вывезли с подростками. Старшая сестра закончила к тому времени днепропетровскую зубоврачебную школу, вышла замуж. Её сразу мобилизовали, и мы о ней ничего не знали.

Местечко боёв не знало, но немцы обстреливали нас. Очевидно, из дальнобойных орудий. Отец воевал в 1914 году, был ранен, контужен — он понимал, что наш стоящий на возвышенности дом мог служить хорошей мишенью. Поэтому по его приказу мы собрались уйти из дома и оказались в старой кузнице, находящейся при самом въезде в наше местечко, на Гайсинской дороге, по которой шли немцы.

 В кузнице уже пряталась одна старенькая женщина с дочерью. Мы с ними переждали весь артобстрел, а когда всё стихло, пошли к своим родным — к брату моей матери. Их дом стоял в саду, немного в стороне от дороги, и в нём собралось много народу — соседи, несколько семей беженцев с детишками. Мы все сидели в тёмном коридоре, прислушивались, что происходит на улице. Я первой полезла на чердак и в чердачное окошко увидела немецких мотоциклистов. Потом послышался сильный гул: это двигались танки. Когда я рассказала об этом своим, все пришли в ужас. Через некоторое время я опять полезла на чердак. Я видела, как на дороге появился грузовик с нашими солдатами. Они, наверное, не знали, что в местечке уже фашисты. Немцы сразу открыли по ним огонь, убили шофёра и сидевшего в кабине офицера, а потом всех до единого красноармейцев. Они так и остались лежать на дороге.

 Таким был первый день прихода немцев.

 Когда я утром после бессонной ночи опять полезла на чердак, машины и трупов уже не было: очевидно, местные жители куда-то их оттащили.

 В доме дяди мы просидели тихо два дня, а на третий день кончилась вода. Взрослые боялись высовываться из дому, пришлось к колодцу идти мне с одним мальчиком-беженцем. Мы дошли до колодца незаметно, огородами, потому что по дороге шла вереница немецкого транспорта. Недалеко от места, возле одного из еврейских домов, мы увидели толпу и подошли к ней. Оказалось, что на доме вывешен приказ: срочно сдать оружие, радиоприёмники, выдать скрывающихся красноармейцев... А еврейскому населению надеть белые повязки с шестиконечной чёрной звездой. После каждого пункта значилось: «За неповиновение — смерть».

 Мы принесли известие об этом домой, но оказалось, что в наше отсутствие там уже побывали немцы. Среди них был один — с ножницами. Он выстригал всем женщинам часть макушки, даже тем, у кого были косы. Старикам он отрезал полбороды, дяде моему срезал один ус. Стриг даже подростков. Я уцелела только потому, что отсутствовала.

 За трое суток в доме дяди мы съели все запасы и стали потихоньку расползаться по своим домам. Взяв кое-какие продукты, мы решили опять уходить, так как в нашем, стоящем у самой дороги доме, оставаться было опасно. Когда мы уходили, то заметили в самом центре местечка, в сквере у магазина группу местных украинских интеллигентов. Они преподносили немцам на вышитом рушнике хлеб-соль. Среди них находился некто Шкурупа — школьный бухгалтер. Отец мой, хороший столяр, одно время вёл в школе уроки труда и прекрасно знал его. В группке находились учителя литературы и математики, а также несколько врачей.

 С этого дня мы ничего хорошего уже не ждали. Немцы создали управу и сделали старостой того самого Шкурупу. К еврейскому населению он обращался через одного почтенного, длиннобородого человека, назначенного как бы старшим среди евреев. При нём состояло ещё несколько человек. Они и доводили до населения требования немцев, а вернее — вымогательства, называвшиеся «контрибуциями». Чуть не каждый день требовали срочно сдать все золотые и серебряные вещи. А у кого они были? Кто их имел, тот был в состоянии эвакуироваться. Осталась голытьба. Но каждую ночь от дома к дому ходили люди, умоляли хоть что-нибудь сдать. Иначе расстрел!

 Вскоре до нас дошли сведения о расстреле всех евреев в Гайсине, Умани, Немирове. Но нашего местечка это почему-то пока не коснулось. Лишь каждый день взрослых гоняли на работу. Помню, однажды нашего больного отца забрали прямо из постели. Вернулся он избитый, весь в синяках, босиком. Вся одежда была изорвана в клочья. Чтобы не расстраивать нас, он ничего не стал рассказывать.

 С самого прихода немцев мы ни разу не разделись — спали только в одежде, ждали каждую секунду: сейчас придут, сейчас возьмут. Помню страшный грохот среди ночи — это пришли за мамой. Она должна была таскать воду к немецкой полевой кухне, там ночью готовили еду. Мы, конечно, уже не спали, тряслись, гадали, придёт она или нет.

 Пришла она под утро, рыдала страшно, слова не могла вымолвить, лишь молила бога, чтобы меня не взяли. А издевательства и страдания продолжались. Наши мучители придумали такую меру для нас: каждое утро всё работоспособное население местечка должно было собираться возле полевой жандармерии, разместившейся в инфекционном отделении нашей больницы. Возле неё была большая площадь. Мы называли её «рунда», от немецкого — круг. Сюда приходили на работу старики и старухи, мальчики и девочки. Но всех нас перед работой гоняли по кругу бегом минут 15—20, а иногда и больше. А вокруг с двух сторон стояли немцы и полицаи и били нас плётками и прутьями. Время было уже зимнее, морозное и, если кто-нибудь поскальзывался и падал, того избивали особенно жестоко.

У меня до сих пор есть след на ноге от плётки со свинцовым наконечником. Эта рана не заживала и гноилась у меня все три с половиной года оккупации.

 А на работу посылали кого куда, например, мыть полы в конюшне, в которую они превратили школу, или на полевую кухню, или просто с места на место грязь переносить — лишь бы что-то делать. Но мы хоть оставались в живых. К нам даже прибегали спасаться из других местечек, где шли расстрелы. Так прошла эта зима — в страхе, в побоях, в истязаниях. Отец ходил на мужские работы, а мы с матерью — мыть сапоги этим мерзавцам. А о том, чтобы нас кормить, и речи не было. Добирались вечером без сил домой, но и там еды не было. На базар же ходить нам было запрещено. Слава Богу, местные жители по старой памяти приносили кое-что на обмен. Мы последнее с себя отдавали, чтобы получить миску кукурузной муки или несколько картошек. Но до третьего марта мы хоть спали в своих постелях.

Второго марта нам объявили: на следующий день всё население в возрасте от 14 до 45 лет должно явиться к управе. При себе иметь смену белья и запас продуктов на три дня. Когда мы пришли туда, там стояли машины. Нас погрузили в них, сказали, что везут на работу, но не сказали куда. Проститься с родственниками не разрешили. Мои, правда, остались дома: маме уже исполнилось 45 и она на этот раз избежала вывоза.

 Повезли нас в сторону Гайсина. Было очень страшно, потому что там уже не осталось евреев, лишь сумевшие спрятаться единицы. Но Гайсин мы миновали, доехали до Нижней Крапивной, до самого Буга — в километрах 50–60 от нашего местечка. Здесь нас выгрузили и погнали под конвоем в Райгород, около которого находились карьеры по добыче щебенки.

 Фото: Татьяна Моисеевна Маринина (Палатник) 

Татьяна Моисеевна Маринина (Палатник):

26 июля в Теплик вошли оккупанты, и сразу же навели «новый порядок». Всех евреев, а нас было более двух тысяч, согнали в гетто, которое находилось на двух улицах в центре местечка - им. Крупской и Островского, как раз возле пруда. Жили мы в каком-то кошмаре; голод, грязь, немыслимая теснота и ожидание смерти. Девушки, молодые женщины и мужчины использовались оккупантами на самых черных работах. 26 апреля 1942 года - нас, молодых и работоспособных - до 100 человек, вывезли в концентрационный лагерь, находившийся в с. Райгород Немировского района. Вскоре мы узнали, что ровно через месяц после нашего отъезда, 27 мая 1942 года всех тепликских евреев расстреляли на месте бывшей салотопки... Мы могли только плакать!

 -  Эсесовцы выгоняли людей на улицы, заставляя брать с собой только самое ценное. Тех, кто не мог самостоятельно передвигаться (больных и стариков) несли на носилках. Выстроив колонны, фашисты погнали обреченных к салотопке находившейся за поселком. Там уже стояли телеги, у которых людей раздевали,  затем группами по 20 человек подводили к самому краю и расстреливали. Как говорили очевидцы, палачи - эсесовцы, полицаи и мадьяры, стреляли в затылки. Расстрел длился целый день. В этот день на улицах поселка не было никого, люди боялись выйти на улицу. Стрельба была слышна везде.  Не знаю, но каким-то чудом удалось выжить лишь одному мальчику. Ночью, после расстрела он выбрался из ямы. Его спрятала у себя одна украинская семья. Уже после войны этому мальчику удалось найти своего отца, который к тому времени проживал в Душанбе.

Козачинская Платонида Федоровна:

 - На следующий день после расстрела евреев, утром 28 мая 1942 года  полицаи и эсесовцы собрали нас  украинских девчат и молодых женщин, и погнали  закапывать могилы. То, что мы увидели на месте казни  забыть невозможно по сей день  –  в едва заброшенных землей могилах стояла кровавая пена, а сами они «дышали»... 

Фото: Аркадий (Абрам) Шулимович Кушнир.

Вспоминает Аркадий (Абрам) Шулимович Кушнир:

 -  Летом сорок первого года, когда немцы подходили к Теплику, двоюродный брат матери, служивший в армии интендантом, прислал родителям грузовик-«полуторку» и передал через водителя записку: «... немедленно уезжать на восток!...». Но отец не верил, что наши части будут опять отступать, и отослал машину назад. А когда  понял, что его надежды на мощь и победоносную поступь Красной Армии оказались напрасными, было уже поздно. В местечке было три колхоза, и от колхоза имени Котовского нашей семье выделили две подводы для эвакуации. Они погрузились, успели доехать на восток до Терновки, но там уже стояли немцы. И моя семья вернулсь назад в Теплик. Тогда многие возвратились, просто не смогли переехать мосты через Днепр. Родителей, моих брата и сестер, вместе с другими евреями Теплика и окрестностей, загнали в гетто. А 27/5/1942 немцы ликвидировали гетто.

  Их (тепликских евреев) вели долгой дорогой, всех вместе, огромной колонной – старики и молодые, женщины  и дети. За несколько метров до ямы  их остановили. Яма стояла подготовленная уже некоторое время – ее по приказу немцев выкопали пленные солдаты, не веря в ее назначение. И вот теперь группами примерно в 20 человек подводили к яме, где и была уготована им страшная участь.

Когда-то здесь  за местечком была салотопка, а теперь – братская могила, где в одночасье  уничтожено более тысячи евреев. Это было 27 мая 1942 г. на рассвете. И никакого памятного знака, таблички. Ничего, только невысокий холмик земли» .

«Семьи специалистов тогда не трогали, они даже жили отдельно, но за день до акции уничтожения, у всех специалистов забрали в гетто детей, в том числе и моего брата и двух сестренок. А следующим утром, все евреи гетто, включая малых детей, свыше 2.000 человек, были расстреляны. Немцы и украинские полицаи подводили к ямам по 20 человек и убивали... Родители после этого расстрела бежали из Теплика и спрятались в селе Мышаровка. Староста узнал, что в одной из хат скрываются евреи, муж с женой, но почему-то какое-то время их не выдавал. А потом за родителями приехали немцы. Отец крикнул матери:

 - Нехама, уходим!, но вдруг остановился, и стал что-то писать карандашом на клочке бумаги. Сказал матери:

 - Подожди, я только хочу написать письмо сыну, я знаю, я верю, что наш Абрам жив, но я его больше никогда не увижу!

И эта задержка стоила моему отцу жизни. В это время во двор на подводе заехали немцы, мама успела убежать, а отца застрелили на месте... Мама укрылась в селе Лозоватая, у одной старушки, но кто-то донес. И туда пришли немцы.

 - Кто такая? - спросили они. Старушка ответила:

 - Это моя дочка, она тифом болеет.

Немцы сразу ушли, но матери пришлось бежать дальше, в другое село.

Другой раз, когда по очередному доносу «доброжелателя» немцы снова ворвались в хату, где скрывалась мою мать, то мама спряталась под печкой, а немцы не догадались там проверить. И все же мама уцелела и дождалась меня с войны живым... А встреча с ней произошла тогда же, в сорок четвертом. Когда мы с ординарцем добрались до станции Кублич, то нашли там попутную машину до Теплика. Подъехали к местечку, я ничего не узнавал, все изменилось. Возле одного из домов, ( в котором были собраны вместе все выжившие евреи местечка), стояла женщина, которая, увидев меня в кузове грузовика, сразу узнала во мне сына шорника Кушнира, и забежала вовнутрь с криком:

- Абраша! Живой!

Мать от волнения потеряла сознание. Я подъехал к месту, где стоял наш дом, а его нет, пусто... Оказывается, что наши соседи-украинцы разобрали все до последнего бревнышка, и построили себе новый дом. Захожу к ним, а там вся мебель наша и многие вещи... Хозяйка моментально узнала меня и стала орать:

 - Грабят!

 На шум пришел военком, посмотрел, все понял, и только махнул рукой... И тут мне кто-то говорит:

- Твоя мать жива! Она сейчас вон в той хате живет!  И я пошел к ней... Выжившие мне рассказали, как были убиты евреи Теплика...»[1]

« Много страшных вещей мне довелось услышать в тот день. Как детей убивали... Как дочь бургомистра, моя соученица Зина Шкуруп, зная, что на завтрашний день в гетто намечена акция, пришла в гетто и забирала у евреев все что можно

- Вам больше не надо!

Как моя девятилетняя двоюродная сестренка спряталась в доме у украинской женщины, так ее выдала бывшая подружка, которая пришла к полицаям и сказала:

 - А в нашей хате жидовка ховается!

 И мою сестренку расстреляли, а эта доносчица до сих пор ходит по украинской земле... И как другие соседи, напоив водой маленькую еврейскую девочку, сбежавшую с места казни во время расстрела, сами за руку отвели ее назад... к полицаям.... И как бывшие сельские коммунисты шли к немцам на службу и становились полицаями и палачами...

Выжили из евреев Теплика очень немногие. Некоторых спас наш сельский врач Скрынник, прятавший в тифозном бараке районной больницы евреев и бежавших из плена красноармейцев. Выжило еще несколько человек, которых немцы забрали на строительство дороги на Умань, и единицы из тех, кого отправили в концентрационный лагерь Печора. Один из спасшихся в этом концлагере был мой двоюродный брат Лева. Он с приходом Красной Армии сразу ушел добровольцем на фронт, а в сорок пятом году в местечко на него пришла похоронка в которой было написано, что рядовой 187-го Стрелкового Полка Леонид Элевич Кушнир, 1926 года рождения, убит в бою на немецкой земле 24/2/1945, в районе высоты 188,1 и похоронен в братской могиле... А тогда я поехал на место гибели отца и перенес его тело на кладбище в Теплик. До сих пор часто туда езжу, ухаживаю за могилой отца и опекаю братскую могилу убитых евреев из гетто.

После окончания  войны, в 1945-46 гг., стали приезжать  на эту могилу родные, близкие, друзья невинно убиенных. Съезжались с разных уголков страны, съезжались в разные дни, так как по еврейскому календарю даты из года в год не совпадают.

И тогда Лева Мазус предложил всем по возможности  собираться 27 мая, в день этой страшной трагедии.

В 1946 г. я уже  жил в Одессе и встретился с  Левой Мазусом, который тоже жил в Одессе. Лева хорошо знал моего отца еще со времени гражданской войны. Тогда создавались отряды самообороны от петлюровских  банд. В одну из таких групп входили мой отец, Лева Мазус и Шмил Копыловский. В Теплик мы часто ездили поездом или на машине.

Во время  очередной встречи в 1947 г. Лева предложил  установить общий памятник, чтобы  увековечить память родных Тепличан. Предложение было принято и одобрено всеми присутствующими.

Встретились в Одессе, создали группу энтузиастов, которые занялись изготовлением памятника. Это были Лева Мазус, Дувыд Трактовенко, Ефим Малый (директор Механического завода) и я. У южной стены парка Ильича были свалены старые еврейские памятники, свезенные сюда с интернационального кладбища. Мы с Левой Мазусом отобрали 4 части памятника без надписей и тачками отвезли их на территорию механических мастерских, где работал Лева. Начали собирать деньги, провели подготовительные работы: сделали отверстия для штырей, общую надпись на русском языке и идиш, подготовили треногу, жернов, цемент, нашли машину для перевозки в Теплик.

Надо было получить разрешение на установку памятника  на братской могиле, так как была идея переноса останков в другое место. Установка памятника была необходима, т.к. участь могилы могла быть печальной: ее сравняли бы с землей, распахали под посев или для построек.

Мы составили  письмо в Президиум Верховного Совета СССР, председателем которого был  Шверник,  и изложили свою просьбу. Ответ поступил в Винницкий обком партии, в Теплицкий сельсовет, лично мне -  запретить трогать захоронение, разрешить установку памятника.

Весной 1948 г. под дождем принялись делать кирпичную кладку и устанавливать памятник. Ставили памятник мы четверо – Лева Мазус, Дувыд Трактовенко, Ефим Малый и я. Немного помогал шофер машины, на которой привезли памятник. Со временем на памятнике появились таблички с именами захороненных, их заказывали и устанавливали родственники за свои деньги, появился деревянный забор. Позднее его заменили металлическим, на которых родственники тоже устанавливали таблички с именами.

Фото С. Мазуса: А. Кушнир со своей сестрой у памятника жертвам расстрела.

До 100 человек  собирались на братской могиле в день памяти жертв фашизма.

В 1992 г., когда  отмечалось 50-летие печальной даты, был проведен траурный митинг, организованный председателем поселкового совета Николаем Цисарем. В нем приняли  участие не только родные и друзья погибших, но и жители Теплика, учащиеся школы. Лейтмотивом митинга стали слова "Это не должно повториться!"

Сейчас в  Теплике остались считанные  жители - евреи. Живущие в Израиле Тепличане  собирают деньги для них и для поддержания памятника в надлежащем виде.

Мы помним вас, наши родные, и наша память вечна.

(Источник: Г. Койфман. Кушнир Абрам (Аркадий) Шулимович.  Айримембер.ру).

В этот день расстрелы евреев проводились не только в Теплике, но и других селах Тепликского района.

Вот что рассказывает о расстреле соболевских евреев краевед Леонид Трахтенберг (источник: http://glorymuseum.ru/index/vinnikoe_getto/0-113):

 - Ранним утром 27 мая 1942 года гитлеровцы окружили гетто. Всех согнали на рыночную площадь. Каратели приказали евреям двигаться дорогой, которая ведет на железнодорожную станцию Кублич. В колонне было 10 беременных женщин. Евдокия Деджордж хотела взять из рук Рахили ее пятидневного мальчика, но эсэсовец выхватил младенца и бросил головой об землю.

 Когда колонну повернули к леску Ближний Довжик (1,5 км от села), начался страшный крик и плач. Все поняли — это конец. Людей согнали к огромной яме, которую в течение двух месяцев заставляли копать евреев якобы для скотомогильника. Как вспоминали пастушки Ольга Карчевская и Дмитрий Черевко - случайные свидетели трагедии, яма имела 84 ступеньки. Маленький лесок был окружен немцами и полицаями, а на железнодорожной колее, что проходила под леском, стояли две платформы с пулеметами.

 В этот день расстреляли 300 человек. Убежала 18-летняя красавица, дочь исполняющего обязанности  равина - Исроэля Чечельницкого, но ее поймали в Теплике и расстреляли. Спастись удалось немногим. Саша Пясик сумел спрятаться в подвале, зарывшись в уголь, всю войну скрывался, бродил по селам. Всего за годы оккупации в Соболёвке расстреляли 382 еврея.

Тех немногих, кому судьба подарила жизнь, прятали у себя на чердаке местные жители. В их числе — семья Майко. Четырех человек спас Анатолий Магера. Семья Ляховских спасла трех человек. Среди них Хона Пейсехман (последняя еврейка Соболёвки, которая умерла в 1984 году).

Большинство еврейских домов были разграблены и разрушены. Плиты с еврейского кладбища растаскивались на фундаменты, ими выстилали дворы.

 12 марта 1944 года Советская Армия освободила Соболёвку, но война фактически перечеркнула будущее еврейского местечка. В Соболевку вернулось около 30 семей, но большинство из них потом выехали в города.

 Ежегодно в день расстрела оставшиеся в живых, их дети и внуки приезжают на братскую могилу. В 1948 году был установлен памятник (в 70-х годах обновлен).

Фото Анатолия Ковтуна: Памятник жертвам расстрела в с. Соболёвке.

В 70-х годах шестиконечная звезда Давида была снята с памятника.

 Последних 15 лет 27 мая у братской могилы проводится митинг-Реквием и урок Катастрофы для школьников. И все это — благодаря бывшему сельскому главе Елене Попик, которая считает, что еврейская страница истории – часть истории Соболёвки, в которой сегодня проживает около шести тысяч человек, но нет ни одного еврея.

В заключение хочется сказать о том, что сегодня, когда  в стране снова открыто заговорили на языке нацистов, мы должны не только не забывать о страшных годах гитлеровской оккупации и миллионах убитых жизней, и  неустанно, на примерах истории нашего родного города и страны в годы войны говорить о зле, которое несет в себе фашизм.

Вечная память безвинно погибшим!